Владимир Бенционов ЖИЛИ – НЕ ТУЖИЛИ

Очерк Владимира Бенционова запомнится читателям своей обаятельной и весёлой непосредственностью. К тому же это рассказ о любви. Мы с ним обошлись трепетно и, можно сказать, не правили. Детали его биографии ‒ в самом тексте.

Автор живёт в городе Нацрат Илит, в Галилее.

 

Итак, согласно документам, в городе Харькове, в Клингородке по улице Данилевского, 28 мая 1929 года родился мальчик Вова. Папа был рабочим, а мама заведовала детским садом. Время было трудное, голодомор, и мама пошла в исполком добиваться, чтобы детский сад перевели в село Лидное. Там было подходящее помещение, приличные условия: воздух, молоко и прочее. Отец приезжал на поезде – две остановки от места его работы. Когда голод стал не таким жестоким, мама с детсадом вернулась в Харьков, а отец за это время купил квартиру в доме на улице Данилевского, на четвёртом этаже. Это была квартира №  124, состоявшая из двух комнат. Я рос здоровым пацаном. Как и все, ходил в детский сад, а когда мне исполнилось 8 лет, я с мамой пошёл в школу № 103, недалеко от дома.

Однажды мы с ребятами от нечего делать решили развести костёр, испечь картошку, и сделали это… посреди нашей спальни. Когда в костёр бросили картошку, конечно же, появилась мама. Увидев этот ужас, она тут же схватила с кровати одеяло и погасила огонь, ребят выпроводила, а меня наказала, хорошенько внушив, что в квартире костры не разводят. Она меня не била вообще никогда. А на полу в спальне осталось чёрное пятно, которое ещё долго напоминало об этой маленькой истории.

Началась война, и, когда фашисты подходили к Харькову, власти решили эвакуировать авиационный завод вместе с рабочими. Завод выпускал самолёты конструкции Лавочкина  ‒ Ла-5. Отец был хорошим слесарем, и ему с семьёй выделили грузовик для вывоза семьи на станцию, где формировался состав с оборудованием и вагонами для семей рабочих. Эшелон прибыл в город Пермь, там стали расквартировывать прибывших. Нашу семью вселили в однокомнатную квартиру, в которой уже жила женщина со взрослой дочерью. Комната имела площадь 38 квадратных метров.

Хозяйка выделила нам угол без окна, примерно 9-10 кв. метров, отгородив его шкафами, с тысячей условий совместного проживания. Нас было пятеро: мама, папа и нас, детей, трое. Ни кроватей, ни одеял. В общем, разложили свои пожитки на полу и так жили. Слава Богу, не очень долго. Завод наладил выпуск своей продукции. Интересно, что одно время самолёты уже выпускались, но военный контроль не давал «добро»: приборы показывали сильные отклонения, которые лётчики объясняли магнитными бурями. И так продолжалось, пока не сообразили, что это не что иное, как влияние Магнитогорска, его магнитных залежей. Тогда приняли решение перевести завод в Нижний Тагил и разместить его на территории вагоностроительного завода.

И снова мы на колёсах. Прибыли с оборудованием на место, тут же стали его монтировать и устанавливать. А на постой нас отвезли на край города. Это был большущий дом, в котором жила хозяйка и её двое взрослых детей. Хозяйка выделила нам громадную кухню с громадной русской печью. Это была всё-таки отдельная комната, где мы и разместились, как могли. Дом был на краю города, по улице Вогульская, до трамвая нужно было идти полтора километра. Там была конечная остановка Красный Камень, откуда трамвай ехал обратно в город.  В ту очень холодную зиму 1942 года и в трамвайных вагонах было холодно. Был голод. Ели то, что можно было получить по карточкам: по одной «рабочей» и четырём «иждивенским». Чтобы получить рабочую карточку, я пошёл работать. Трудовую книжку мне не дали, так как мне ещё не исполнилось 14 лет, ‒ лишь на обратной стороне метрики стояла печать предприятия. Но свою хлебную карточку я получил, и это была моя помощь семье. Стал учиться на токаря.

Тем временем завод наладил производство самолётов Ла-5, а затем – Ла-7, на которых летал Кожедуб и сбивал фашистские «Мессеры». Как только в 1942 году отогнали от Москвы немцев, наш завод срочно погрузили на платформы, и нас вместе с ним в телячьих вагонах отправили в Москву. Доехали прямо до Кутузовского проспекта. Как только остановился состав, мальчишки, договорившись ещё в дороге, выскочили смотреть чудо – метро.

Первое время мы жили в цехах завода на Кутузовском проспекте, потом – на Ленинском, а завод находился напротив стадиона «Динамо». Нашей семье предложили поселиться в городе Химки, в Чкаловском посёлке – прямо напротив завода № 456. Родители согласились. Дом был пятиэтажный, почти пустой. В домоуправлении нам даже предложили выбрать любую квартиру, и мои родители выбрали трёхкомнатную на первом этаже, но занять её всю постеснялись. Мы впятером пока поселились в самой маленькой комнате площадью в 12 кв. метров, ‒ потому что она была самая тёплая. Наши родители, наверное, были самые непрактичные: ведь мы работали на завод. Примерно через два года к нам постучались и попросили уступить одну комнату. Родители согласились, и новосёлы заняли самую большую комнату ‒ площадью в 24 кв. метра. А пока наши родители собирались занять вторую, в неё подселили ещё жильцов. И так мы остались в самой маленькой комнате и прожили в ней много лет – и до конца войны, и после её окончания. На работу мы ездили в поезде на паровозной тяге Москва – Клин, со многими остановками, затем – в метро до станции «Динамо». Этот маршрут занимал два часа, а опаздывать было нельзя: за 21 минуту опоздания отдавали под суд. Однажды я опоздал, и меня действительно судили.  Дело рассматривал Ленинградский суд, где судья-женщина со слезами на глазах вынесла мне приговор: 5 месяцев выплачивать по 15% зарплаты. А мне в то время исполнилось 14 лет, и сыну судьи было 14 лет. Но закон есть закон, и в моей трудовой книжке появилась запись об этой истории. Впоследствии эту судимость с меня сняли.

В то время работали по 8-10, а иногда и по 12 часов. Бывало, домой не хотелось ехать, и я забирался к отцу в цех, на его верстак, и спал. Утром отец будил меня. Умывался в туалете и шёл в свой цех работать.

Бывало, зимой садились на поезд, чтоб ехать в Химки. Забирался на крышу вагона, там проходила тёплая труба, и я обнимал её, чтобы согреться и не упасть. И почти всегда проезжал Химки, свою станцию. Выскакивал на следующей и ждал обратного поезда. А потом стал ездить до Клина, переходил на другую платформу и добирался домой. Мать первое время ругалась, потом привыкла, а отец часто просто оставался на работе.

Время шло, и вот пошёл работать средний брат, помощником электрика. Так мы жили до 1945 года, когда нас – меня, отца и брата ‒ перевели на завод № 456. По окончании войны на завод стали привозить из Германии станки и прочее оборудование, и нас, молодых, ещё не окрепших ребят, ставили на разгрузку станков. А они были весьма тяжёлые, и техники для разгрузки почти не было, если не считать ломов. Вот ими-то мы и двигали эти станки на ура с платформы. Впоследствии это, конечно, сказалось на здоровье.

В Химках был у меня друг Борис Добров. Отец его был хирургом, а мать медсестрой. Мы с ним нередко ходили в гости в одну очень милую семью Мазурских. Однажды мы с Борисом решили заняться альпинизмом. Пришли в клуб альпинистов, записались и стали ездить на тренировки в Царицыно, под Москвой. Там был Екатерининский дворец, и его стены использовали для лазания альпинисты.

Через месяц нам предложили купить путёвки в альплагерь. Мы согласились, сели на поезд и доехали до Минвод, прошли десять километров и сели в автобус, который довёз нас до ущелья Домбай, где и располагался альплагерь «Красная звезда». Прошло два дня, нас обмундировали, дали оснащение, и мы пошли в горы. Миновав такой же лагерь «Наука», вышли на тропу. Нам предстояло подняться на вершину горы ‒ не помню точно, как она называлась. Прошли речку и вышли на снежный язык, и здесь произошёл случай…

Перед нами шли женщины, все в шортах. Одну из них звали Лариса. Борис решил пошутить, слепил снежок и бросил им в Ларису. И тут же сверкнул в воздухе ледоруб, и, если бы я не оттолкнул Бориса, неизвестно, чем бы это кончилось. Позже они помирились. Когда наше время в лагере истекло, мы отправились пешком через Клухорский перевал к морю и пришли в город Сухуми.

Пришло время собираться на военную службу. Мне прислали повестку из военкомата. В медкомиссии как раз сидел отец Бориса. Он сразу узнал меня и говорит: «Надуйся!». Я надулся, и он говорит: «У тебя двусторонняя грыжа, слева и справа». Вот здесь и сказались «ломики»! Он выписал мне направление в больницу на операцию. В больнице прочитали заключение, и на следующий день меня положили на стол. И я провалялся там две недели. Не то, что здесь, в Израиле: на второй день шагай домой!

Дня через два после выписки пришёл в военкомат, а там майор говорит: «На год отсрочка от призыва!». А я ему говорю, что расквитался с заводом. Раз призвали, так призывайте! Он подумал и говорит: «Иди, погуляй месяц, пришлём повестку». И действительно – принесли через месяц. Собрал вещи и в назначенный день пошёл на призывной пункт. А там народу много, мужики поддатые играют на гармошке, девчонки танцуют, много провожатых. А я один, никто меня не провожал, некому было. Стою в сторонке со своим сидором скудным, наблюдаю. Затем приехали автобусы, нас пригласили на посадку по списку.

Попал во второй автобус, и поехали мы на сборный пункт в Орехово-Зуево, подмосковный город. Там стоял состав из телячьих вагонов, в каждом был сопровождающий солдат или матрос. Призывников собралось более двух тысяч. В нашем вагоне был солдат, он сказал: «Мы едем на Дальний Восток», и я решил, что попал в стройбат (я не думал, что попаду во флот, я человек рабочий). Сидим тихо, пока не перезнакомились. Затем дело пошло. Выбрали старшόго по вагону. Короче, когда проехали Московскую область, старшой скомандовал: «Все, у кого есть харчи, – выкладывайте на стол. И чтобы никто ничего не прятал. А если найду – будет тому плохо!». Когда же кончился общий стол, нам принесли обрез (кастрюлю) овсяной каши, она плавала в масле и сахаре. Я ел с удовольствием: время было голодное.

По дороге нас два раза водили в баню, не помню, в каких городах. Мы ехали тридцать пять дней до конца нашего путешествия. Наконец мы приехали во Владивосток, и нас выгрузили в районе Первой речки. Это был распределитель. Каково было наше удивление: здесь уже было около 45 тысяч призывников! Но так как эшелон был из Москвы, очень беспокойный, нас стали быстро определять по комиссиям.

Нашему вагону досталось разгружать оставшиеся продукты. Нас построили друг за другом, и мы подходили по очереди к вагону, брали, что подавали из вагона: ящики, мешки. Когда подошла моя очередь, два солдата положили мне на спину мешок с сахаром весом 110 – 120 килограммов. Подумал: а если разойдутся у меня  швы ‒ кому скажешь? А нести мешок – 29 шагов… Швы не разошлись.

А на комиссии врач посмотрел на меня и спросил: «Давно оперировали?». Рассказал. Он покачал головой и написал «здоров». Так я прошёл три комиссии. В документах написали: «Во флот».

Нас собралось сорок два человека. Повели в душ. Вошли в одну дверь, а вышли в другую ‒ в вещевой склад. Кладовщик посмотрел на меня, определил размер моей фигуры, крикнул куда-то, и мне принесли робу брезентовую белую. А затем ещё какие-то вещи. Я собрал всё в морской чемодан (это брезентовый мешок), и нас повели через весь город в школу подплава.

В школе нас привели в кубрик (комнату), где стояли две пружинные кровати, там мы заночевали. Утром по свистку нас подняли, вывели на зарядку, потом в столовую на завтрак. Завтрак был для меня вкусным, а некоторые ходили за добавкой. Затем нас повели в классы. Преподаватель – капитан-лейтенант. И он начал объяснять какие-то схемы, а мы начали дремать, так как была большая разница во времени с Москвой. Преподаватель знал об этом. Он взял указку длиной в два метра, и каждого, кто задремал, он указкой толкал. Матрос вскакивал, капитан-лейтенант вручал ему указку, и говорил: «Передай тому, кто заснёт». Так указка ходила по классу.

Преподаватель объяснил, что мы будущие специалисты ‒ штурманские электрики. Морская интеллигенция. Он перечислил, какие приборы мы должны изучать. Первый – эхолот, определитель глубины от киля корабля до морского дна, затем радиопеленгатор, ну и прочее. Учились мы шесть месяцев. Нас водили знакомиться с будущим рабочим местом, то есть на подводные лодки. Посидели внутри, походили. И я вам скажу – мне очень понравилось.

Как-то ночью нас подняли по тревоге: марш-бросок на пять километров. Некоторым, кто совсем не занимался спортом, это далось тяжело, а мне нормально, потому что летом я бегал, а зимой – на лыжах.

Так прошло время учёбы, и за нами пришли, как мы выражаемся, «покупатели». Меня вызвали из строя. Ко мне подошёл приятный на вид старшина, и мы познакомились. Его звали Михаил. Он представился: «Боцман с большого охотника[1]». Я был очень удивлён: ведь меня готовили на подводника. Со мной сыграли приятную шутку! Короче, собрал свои вещи, и мы пошли на корабль.

Я представился командиру корабля, и он пожелал мне хорошей службы. Потихоньку стал изучать своё хозяйство: радиопеленгатор, эхолот, лаг (прибор, показывающий скорость корабля). А главное – это отдельное помещение, где стоял гироскоп. Это было секретное помещение, в которое могли заходить только офицеры, а я пока был салагой (молодым матросом). Меня ставили дежурным по кораблю. Наш корабль входил в состав таких же кораблей. Ночью собиралась бригада из четырёх кораблей, и мы отвечали за окружающую территорию, чтобы не было посторонних. Мы бросали жребий, кому идти на камбуз готовить еду, например, жареную картошку с куриными ножками, нашпигованными жиром. К концу дежурства всё было готово, мы с аппетитом ели и расходились на свои корабли спать.

Однажды под утро, когда я ещё спал, меня вызвал командир корабля и сказал: «Тебе придётся временно перейти на другой корабль – на тральщик, пока мы будем в плановом ремонте. У них заболел штурманский электрик, а без него гироскоп запустить не могут, так как гироскоп американский, “Спери”». Без этого корабль в море не мог выйти. Я к тому времени считался классным специалистом. Собрал свои шмотки в чемодан и пошёл на этот корабль. Это был на вид большой утюг американского изготовления – тральщик, но уже заслуженный, имел семь побед: по числу срезанных мин в проливе Лаперуза. Мне показали помещение гироскопа и койку, на которой спать. Условия меня удивили: столовая ‒ отдельно, комната отдыха, киноаппарат. Впервые увидел стиральную машину, паровой утюг, пекарню и так далее. Жилые помещения ‒ отдельно. Не торопясь открыл ключом дверь в помещение, где стоял гироскоп, осмотрелся. Всё было в порядке, даже аккумуляторы заряжены. Вооружение корабля было слабое, несмотря на его громадные размеры. В то же утро корабль вышел в море и взял курс на пролив Лаперуза, так как там часто ставят мины. Я прожил на этом корабле четыре месяца.

Однажды на корабль пришли командир дивизиона капитан первого ранга Рохман и командующий дивизионом адмирал Капанадзе. Они осмотрели корабль и остались довольны. Затем нас построили и сообщили: «По заданию правительства вы идёте в Корею». Это был 1950-й год. Там была война.

В открытом море, в нейтральных водах, акустик доложил командиру, что он слышит шум подводной лодки. Тут же сыграли боевую тревогу. Подводная лодка не отвечала на запрос – чья она? Штурман произвёл расчёты, и корабль вышел на расчётную точку. Командир дал команду, и были сброшены глубинные бомбы. Через некоторое время вода забурлила: бомбы взорвались.

Вскоре мы пересекли границу и пришли в порт Райсин, затем в Юки, дальше ‒ в Сеул. В пути кого-то бомбили, а пушка по каким-то координатам стреляла – как нам приказывали. Затем мы передали свой корабль корейцам. Теперь задача была объяснить корейцам, как обращаться с оборудованием. Они не знали по-русски, а мы – по-корейски. Но у них были тетрадки с картинками нашего оборудования, и это всё упростило. Мы нашли общий язык. Утром прямо к завтраку приезжал фургон с горячим хлебом прямо из пекарни. Хлеб был вкусным только два часа, а затем рассыпался: кукурузный.

Другой корабль доставил нас во Владивосток, и через два дня нашу команду посадили на поезд Владивосток ‒ Москва. Высадили в городе Зеленодольск, под Казанью. Там на Волге строили новые большие охотники. Поселили в казарме, и мы всей командой ходили знакомиться с нашим будущим кораблем. Нам выдали полушубки и яловые сапоги, а в столовой дали солдатский завтрак: овсяную кашу и селёдку. Тут мы, как по команде, встали и ушли в казарму. Поднялся шум: ЧП, отказ от приёма пищи! Здесь такого никогда не было. Когда выяснилось, в чём дело, нам выдали консервы, и на этом дело закончилось.

Наша команда числилась в плавсоставе, о чём начальство не знало. Целый месяц ходили осваивать новую технику, а когда корабль был готов, перешли на него.

Настал 1951-й год. Корабль вышел на «большую воду» по замёрзшей Волге. Фарватер нам проделывал ледокол, и мы потихоньку продвигались вперёд. Первую остановку сделали, когда закончился хлеб. На корабле была мука, но, чтобы испечь из неё хлеб, мы должны были сделать остановку в ближайшем городе, где был хлебозавод. Это был город Камышин. Корабль врезался в ледяную кору, на лёд спустили сходни. А на берегу нас ждала грузовая машина. Командир сказал, чтобы я взял четырёх парней и мы отнесли муку на грузовик. Боцман остановил меня у трапа и говорит: «Без “горючего” не показывайся!». А с нами поехал замполит ‒ он должен был оформлять документы в дирекции хлебозавода. Мешки мы пронесли удачно, никто не упал. Погрузили муку на грузовик, подъехали к хлебозаводу, остановились у ворот, и, только замполит вошёл в дверь управления, мы как зайцы спрыгнули на землю и бросились искать магазин. Нам повезло: он был неподалёку в полуподвальчике. Покупателей было мало. Когда мы ворвались, они шарахнулись к стенке, а у продавщицы глаза полезли на лоб. Когда ей объяснили что к чему, она заулыбалась, завела нас в склад, дала, что просили. Расплатившись, мы стали рассовывать бутылки кто куда мог, я ‒ в голенища сапог по бутылке. Одну открыли тут же, глотнули понемногу и побежали к заводу.

А там замполит икру мечет: где вы?! Мы сказали, что знакомились с городом, а он кричит: «Там ворота для нас открыли, надо загружать муку в соседнем цеху!». Мы уложили хлеб в морские чемоданы и поехали на берег. Машина остановилась напротив корабля, и мы понесли чемоданы по льду. И вот возле сходней я поскользнулся и упал. И почувствовал: потекла, драгоценная, по ноге в сапог. Боцман сразу все понял, спрыгнул на лёд, подхватил меня с хлебом и затащил в кубрик. Я лёг на спину, а боцман подставил бачок к ноге, и в него потекла драгоценная жидкость, но не белая, а розовая, то есть с моей кровью – из порезов на ноге. Но самое главное – спасли драгоценную. Пропустили через марлю и выпили за моё здоровье.

Наш корабль продолжал свой путь. Маршрут – Каспийское море, Баку. Прошли Волгу, Астрахань. По дороге «позаимствовали» пару мешков сушёной воблы и вошли в астраханские разливы ночью. Остановили двух браконьеров. Они поделились своим уловом, и утром мы вышли в Каспийское море. Оно довольно бурное и непредсказуемое. В течение дня может быть штиль, и вдруг – сильное волнение. Нашему кораблю предстояло пройти ходовые испытания. Но прежде было необходимо привести днище корабля в порядок: подготовить, то есть покрасить особой краской, «нивкой», чтобы меньше прилипали ракушки. Корабль поставили в плавучий док, сыграли на борту «большой сбор», аврал, и все члены команды, от рядового до офицера, слушали приказ командира по чистке дна. Всех обеспечили скребками, чтобы соскрести старую краску. Когда кончили работу и вышли на свет – у всех опухшие рожи от красочной пыли. Командир наказал боцмана за то, что он не предупредил личный состав: нужно было умываться водой без мыла. После отдыха начались испытания, которые продолжались два месяца.

В это время мы ходили по городу, смотрели достопримечательности. Наш корабль стоял в районе Баилово. Там есть тюрьма, где сидел Сталин, нас туда водили. Мы гуляли по улице Шаумяна, частенько заходили в кафе-мороженое. Как только корабль привели в порядок, командир наградил нас отпуском на десять суток, не считая дороги.

Я поехал в Москву домой, сразу переоделся в гражданскую одежду, поездил по Москве, побывал у друзей и вернулся в Баку. На корабле ‒ шум, суета, подготовка. Мне объяснили: наш корабль идёт в Москву, на парад в честь Порта пяти морей, как называли столицу. В Химки, где недавно я был в отпуске, придут корабли с Балтики, Чёрного моря, из Волжской флотилии, с Азовского моря ‒ и другие корабли и подводные лодки.

Электрики-москвичи, конечно же, попросились в отпуск, и всё хозяйство оставили на меня. И, как назло, при выходе из Баку ходовые огни не работали. А дело к вечеру. Что делать? Я набрал полные карманы лампочек и полез сперва на правый борт, где висел фонарь. А это непросто: отвинтить винты-барашки, снять крышку, и тогда можно менять лампочку. Потом полез на левый борт. В это время корабль вошёл в зону волнения, а мне предстояло поменять лампочку на клотике, на самой верхушке мачты, ‒ при бортовой качке. Чего доброго можно и за борт полететь. Мачта была сварная, с правой стороны были приварены скобы. И вот, когда корабль валился на правый борт, я успевал проскочить четыре-пять скоб. Так добрался до клотика, без страховочного пояса. Добравшись до площадки, ногами охватил фонарь, одной рукой охватил мачту, а другой отворачивал барашки. Открыл крышку, чуть не упустив её. В общем, справился. Как оказалось, за всем этим наблюдал с палубы командир. Он был белее мела и, когда я слез, отругал меня по-отцовски.

А корабль шёл по Волге, потом по шлюзам. Проходили мимо Химок, где я жил и где жила моя семья. Погода стояла отличная. На канале плавали знакомые ребята. Они не поверили, что это я, когда махал им рукой – с военного корабля! Когда пришли в Химкинское водохранилище, командир приказал построить весь личный состав и при всех объявил мне благодарность и десять дней отпуска. И уже после отпуска я уходил домой в шесть часов вечера, а в восемь утра – приходил. И так продолжалось около месяца. Днём ко мне на корабль приходили братья, я им показывал свой пост и весь корабль.

Каждую пятницу боцман объявлял большую уборку и стирку личных вещей. Для этого к нашим кораблям пригнали специальные плоты, на которых мы стирали свои вещи, бельё. А на берегу собирался народ – смотреть, как мы это делаем. Девчонки подшучивали и что-то кричали.

После праздника была демонстрация кораблей Каспийского, Балтийского, Азовского и Черноморского флотов. Затем показали высадку морского десанта, стреляли орудия, летали гидросамолёты, парашютисты приводнялись. После парада мы пошли по Волге до Волгограда, затем прошли шлюзы, вышли в Азовское, Чёрное моря и пришли в Грузию – в порт Поти, на постоянное место приписки, где и будет наша база.

Как только мы привели в порядок корабль после всех переходов, местное руководство пригласило нас помочь собрать большой урожай кукурузы. Кукурузы было много, хороший урожай, и мы пошли с удовольствием. Там в основном работали городские. Когда мы вернулись на корабль, некоторые прихватили початки в надежде как-то их отварить. Повар смеялся до слёз, ведь кукурузу варят, когда она ещё совсем молодая. Но всё же он нас успокоил: взял початки, уложил на большой противень, засыпал сахаром, сунул в духовой шкаф, ‒ и вот получились вкусные шарики, совсем как настоящий фундук в сахаре.

Через неделю наш корабль вошёл в строй: на клотике был поднят флаг. Прошло два спокойных дня, корабль был дежурным по базе. И вот вечером, когда мы отдыхали, неожиданно всех подняли по тревоге: все по местам! Меня и минёра – в шлюпку, идти на подрыв мины, которая всплыла на фарватере. Её обнаружили с проходящего транспортного корабля. Артиллеристы пытались её расстрелять, но из-за волнения моря не смогли попасть. Минёр схватил взрывпакет, и мы прыгнули в лодку. Когда подошли к мине, увидели её сильно заросшую ракушками поверхность. Минёр удерживал лодку руками, чтобы она не задела рога мины. Затем он подвесил пакет у основания рога, поджёг бикфордов шнур и крикнул мне: «Греби что есть силы! А затем – ложись!». В этот момент лодку подбросило, но мы успели достаточно отойти и только увидели громадный столб воды. Мы уже плыли к кораблю. Его корма поднялась, а затем осела, и тогда я прыгнул с лодки, за мной – минёр. Он забыл прихватить конец от шлюпки, а становилось уже темно, и шлюпка исчезла в море. «Это уплыли ваши десять суток отпуска», – сказал командир.

Но были эпизоды и печальные. Мы стояли в Поти. Порт был открыт ветру. Против волн были ограждения из огромных глыб гранита. Они защищали наш дивизион больших охотников ‒ четыре корабля. Мы стояли у причала, а волны перехлёстывали через глыбы, и корабли тёрлись друг о друга, болтанка была сильная. Чтобы уберечь корабли от ударов, их крепили при помощи кранцев на стальных тросах, но иногда их срывало. И вот вахтенный Виктор решил прыгнуть на приваленный брус и достать эти кранцы. Он оказался между двух кораблей. А в этот момент корабли стали сближаться, и Виктора зажало так, что раздавило ему таз. Я успел его вытащить, чтобы он не упал в воду, когда корабли расходились. Оказавшись на палубе, он потерял сознание и так больше и не очнулся. Много народу собралось на похороны.

Прошёл месяц, и наш корабль поставили на ремонт. Механик пошёл на завод выяснять, когда начнут работы. Ему ответили: не раньше, чем через три недели. Командира это не устраивало, и особенно то, что касалось ремонта электроплиты на камбузе. Там, на заводе, не нашлось слесарей, и они предложили найти их среди моряков корабля. Командир сыграл сбор личного состава. Когда все построились, он объяснил задачу и спросил, кто может справиться с этой работой. Все молчали. Я не выдержал и вышел из строя. Командир был удивлён: «Ты сможешь это сделать?». Отвечаю: «Да! Но только если дадут помощника и все необходимые инструменты». Тут уже желающих было много, и командир назначил одного здорового моряка, сигнальщика. Инструменты принесли сразу: отбойный молоток с острым зубилом, компрессор – ну и пошла работа. Я срубал головки заклёпок, а помощник выталкивал заклёпки бородком из отверстий. И вот через три часа я послал помощника доложить, что плита (стенка) свободна. Командир удивился и сам пришёл посмотреть. Я объяснил ему, что сама стенка очень тяжёлая, её надо переместить, и тогда можно будет вытащить электроплиту. Командир собрал самых здоровых матросов, и стенку передвинули. А я затем срубил сварку. Рабочие завода унесли эту электроплиту, а принесли другую, которая работает на солярке, и приварили её к полу. Теперь, когда ребята поставили на место стенку, помощник вставлял заклёпки в отверстия и держал их с внутренней стороны. Я поменял зубило на развальцовку и стал развальцовывать заклёпки. Работа затянулась на девять часов. После этого мы с помощником установили трубопровод. Вся работа заняла три рабочих дня. Мы очень устали, но работу сделали. Опробовали вместе с коком. Кок сказал: «Первый пирог с этой плиты – твой!».

Командир сыграл большой сбор, и вот перед строем вызвал меня и помощника и объявил благодарность. Меня наградил десятью днями отпуска, а с помощника снял строгое наказание. На следующий день я пошёл к нашему корабельному писарю, чтобы получить проездные документы.

И вот я отправился из Поти путешествовать: на свою родину, город Харьков посмотреть. Там жил родной брат отца – дядя Миша. Поезд пришёл ночью. Вышел на вокзальную площадь. Подъехал частник, я сказал ему адрес, и он подвёз меня прямо к дому. Долго стучался, так что проснулись соседи. Наконец-то дядя проснулся, долго не мог понять, кто это. Я говорю, мол, свои. Он открыл дверь, смотрит на меня и не узнаёт, потом вспомнил. У дяди я провёл три дня. Он показал мне свои ордена и медали. Жена его, тётя Циля, сразу узнала меня. Погулял по городу, вспомнил детство, затем купил билет и поехал в Одессу, где жила тётя Рива, родная сестра мамы. Она жила в доме напротив Дюка. Мы с тётей ходили в театр, попали на балет. Потом я пошёл к дяде Сёме, родному брату мамы. Познакомился с его семьей. Сын его, Миша, бывший капитан, добровольно ушёл из армии, потому что за пятую графу не брали в академию и так далее. Погулял по Одессе три дня и поехал в Кишинёв, там жила тётя Роза, родная мамина сестра. Познакомился с её семьёй. Муж её на фронте потерял ногу, но был весёлый человек. Это было в мае, на мой день рождения. Мы его весело отпраздновали, вино лилось рекой. В горвоенкомате отметил день прибытия и отбытия. Так прошло три дня. Поехал обратно в Грузию, где стоял наш корабль, в порт приписки Поти.

К этому времени пришёл приказ о демобилизации, в 1954 году, в октябре месяце. В порт пригнали пять телячьих нечищеных вагонов. Нас демобилизовали, посадили в эти вагоны и проводили из Поти. Так закончилась моя служба.

Приехал в Химки, в двенадцатиметровую комнату, в которой жили два брата, мама и отец. На следующий день пошёл к другу Борису отметить демобилизацию. Надрались до свинского состояния, Борис пошёл к своей даме сердца, а я – не помню куда… Позвонил в дверь, мне открыли, и я встретил в дверях милиционера с громадной овчаркой. Но мне повезло, так как из второй квартиры вышел Лёва, брат Бориса, который знал меня. Он взял меня под руку и на глазах у милиционера завёл к себе в комнату, где на кровати сидели его жена и двое детей. Я как ни в чём не бывало разделся, положил одежду под батарею, лёг и тут же заснул. А в окно эту процедуру наблюдал мой отец и ничего не понимал. Трудно передать, что я делал потом утром. Я проснулся, не понимая, где я. Лёва с женой и детьми смеялись до упада. Хорошо, что они меня знали. До службы я был знаком с семьёй Мазурских: Любовью Семёновной, Борисом Михайловичем, их дочкой Полиной и сыном Мишей. И вот, когда я был в весёлом состоянии, решил представиться с окончанием службы. Дошёл до калитки, поскользнулся, упал на четвереньки и головой стал открывать калитку. Но опомнился и дал задний ход. Так я отметил первый день демобилизации.

На этом окончились мои похождения. Дня через два пошёл на завод, в кадры. Там долго меня расспрашивали: где служил? Рассказал вкратце, что был за границей, участвовал в корейской кампании в 1950 году. Завод считался закрытым, и оформление на работу там проходило три месяца. Мне кадровик говорит: «Приходи через два дня, мы решим». И, к моему удивлению, через два дня сказали: «Можешь завтра выходить на работу». В бюро пропусков уже был готов пропуск. Так я стал работать токарем.

Вечерами гулял с друзьями. Дрались, мерялись силами, занимались спортом: боксом, лёгкой атлетикой, зимой бегали на лыжах, стреляли из малокалиберного десятизарядного пистолета «Марголин» и так далее.

Бывал у Мазурских. Полина говорила: «Опять он припёрся». У неё были виды на студента, который жил у них. А мне нравилась Полина, особенно когда она сердилась. Конечно, я по сравнению с ним был не претендент. У неё были знакомые ребята ‒ не чета мне. Но я думал: чем чёрт не шутит!

Как-то мы вышли с ней погулять, и она мне говорит: «Тебе не надоело ходить за мной?». Я и выпалил: «Люблю тебя!». Она меня смерила взглядом и ничего не сказала, мы продолжали прогулку. В один из прогулочных дней мы зашли к ней в дом. За столом сидели мама Люба и папа Боря. И Полина выдала: «Я выхожу замуж!». И глазами показывает на меня. И воцарилась мёртвая тишина. Мне было 26 лет, Полине – 23 года. После этого разговора я стал ходить к ним чаще. Что ей говорили родители, когда я уходил, не представляю. Полина – грамотная, красивая и стройная, с отличной фигурой и так далее. Решилась выйти замуж за малограмотного хулигана и так далее. Соседи узнали, очень удивились. На следующий день мы пошли и расписались. И так я стал женатым человеком.

Папа Боря решил сделать свадьбу у них на участке. Перед домом была асфальтированная дорожка, и был небольшой участок земли, где росли два роскошных дерева. Одно – яблоня, белый налив, а другое – антоновка, и ещё кусты крыжовника и ещё чего-то. И вот мы с папой на тележке привезли продукты для свадьбы, от друзей, прямо с базы. Сделали освещение над этой дорожкой, поставили столы, скамейки и стали приглашать родственников и друзей. Вино лилось рекой. Пришли мои – мама, папа и два брата. Пришли соседи. И вообще заходили в калитку, кто хотел присоединиться к нашему веселью. Братья напились, и их уложили под деревом. Нам кричали «горько», и мы целовались. А соседи кричали: «Халтура!» и повторяли: «Горько!». Утром мы собирали бутылки, пустые и полупустые, разбирали столы, снимали гирлянды света. Все разошлись, и я пошёл домой. И так после работы приходил к жене, а спать ходил домой в течение пяти дней. А на шестой день задумался. И в это время мама Люба сказала: «Иди, она тебя ждёт». И всё произошло в ночь на десятое апреля 1955 года: я стал мужчиной, а Полина – женщиной. Как ни странно, это было у нас обоих впервые. В возрасте 26 лет было это удивительное и стыдное превращение. Меня потрясло, потому что мне было стыдно до такого возраста дожить девственником. Но я служил во флоте, в плавсоставе, а на кораблях женщин нет. И прослужил я более шести лет ‒ вот вам и весь сказ!

Мы с Полиной много гуляли, ходили в кино, театр, ходили на канал, где я проходил на корабле, купались и загорали. У неё была белоснежная кожа, и солнышко так схватило, что она чуть не сгорела, и только знакомая врач спасла её. Врач велела укутать её в мокрую холодную простыню. Когда я видел её обнажённое тело, у меня кружилась голова, и прочее. Я всё время занимался спортом и как-то предложил Полине научиться кататься на велосипеде. Взяли детский двухколёсный велосипед, и всё шло хорошо. Но однажды я её отпустил, и она поехала и испугалась небольшого бугорка, закричала, хотя я ей кричал: «Становись на ноги!». Ведь велосипед детский. Но она упала правым боком, и это падение дорого обошлось и ей, и мне. Она повредила яичники. Поехали к специалистам, и все сказали, что у неё не будет детей. Но жизнь продолжалась, мы трудились, и, слава Богу, у нас через пять лет родилась дочь. Мы назвали её Лиля. Потом ещё родилась Людмила. Жизнь продолжалась.

Как-то гуляя, Борисовна спрашивает: «Ты что, так и будешь вечно токарем необразованным? Я думаю, тебе пора взяться за ум». Я подумал – она права. Большое ей спасибо! Когда начался учебный год, пошёл в вечернюю школу, в шестой класс. А там таких оболтусов собралось два класса. Сначала было трудно. Но преподаватели знали, с кем имеют дело, и они много помогали. Постепенно втянулся. Кончил школу. А затем – техникум, который был при заводе.

Папа Боря из веранды соорудил нам комнату, и у нас появилось жильё. Борисовна окончила курсы бухгалтеров. Время было тяжёлое, на евреев смотрели косо, мягко говоря (как всегда). Но ей повезло: её взяли на работу в воинскую часть бухгалтером. Когда я окончил техникум, меня перевели в соседний цех техником по разработке разного инструмента и приспособлений. Мне это было по душе, но дальше – стоп!

Опять Полюся подсказала: «Что ты уцепился за этот завод? Переходи туда, где требуются конструкторы, у тебя голова хорошо соображает!». А у меня действительно был большой запас знаний по производству. Она говорит: «Поезжай по этому адресу» ‒ и дала адрес. Я поехал по данному адресу. Это была Крюковская трудовая колония, и меня после собеседования взяли на должность инженера-конструктора. И там я проработал несколько лет.

Однажды я лежал в больнице, и вся нагрузка легла на Полюсю. Меня прооперировали, это была язва желудка. У нас уже были две девочки – Лиля и Люся, плюс неподъёмные родители. Честно сказать, я помогал мало. Полюсе мои родители тоже не могли помочь, и она работала на двух-трёх ставках. Когда нам сказали, что моим родителям дадут жильё, то моя мать отказалась прописать Борисовну: чтобы нам дали своё жилье. И тогда нашей семье дали квартиру в новом доме. Но нас прокатили: дали только две комнаты. А брату Мише с его женой дали комнату в другом доме, в общей квартире. Полюся нашла обмен: Химки на Пушкино, в микрорайоне Серебрянка. А я нашёл работу в конструкторском бюро Мособлисполкома, должность руководителя бригады конструкторов. В коллектив я вписался быстро, и всё благодаря Борисовне, на которую, если смотрю на её белоснежную кожу, у меня аж дух перехватывало!  Я её целовал, а она вдруг выдала: «Кончай свои поцелуйчики!». Меня словно холодной водой окатили, и с тех пор не целую, примерно лет пятьдесят восемь, по сей день, кроме когда выходил из больницы. И тут же тебе – воздержание и тому подобное. Вот так и жили.

Однажды, когда я её остановил во время воспитания Лилечки, Борисовна развернулась и мне отвесила… Ей пришлось много сил приложить, чтобы я не ушёл совсем из дома. Она меня уговорила, и я остался.

В свободное время я осмотрел участок, выкопал нормальную выгребную яму, отремонтировал кабинет задумчивости и занялся сараем, где держали уголь и дрова. Сходил в хозчасть, выписал три кубометра горбыля. Завод имел свою пилораму. Построил нормальный сарай с крышей и окнами, и так далее. Пришёл архитектор города, удивился. И приказал высоту сарая срезать наполовину. Папа пошёл к знакомому  ‒ прокурору города. Он сказал: «Переделай крышу сарая со скатом в одну сторону», ‒ на том и порешили.

Время шло. Как-то с начальником КБ разговорились, и я ему сказал: «Помогите получить жильё папе Боре. Он инвалид войны, имеет первую группу инвалидности». Начальник сказал: «Поработаешь с годик, и, если всё будет нормально, будет тебе комната для отца». И действительно, прошёл год – начальник меня вызвал и сказал: «Иди в исполком района со своими бумагами, и тебе дадут ордер на комнату для тестя».

Борисовна сразу сориентировалась, нашла нужный обмен, и у неё всё получилось. И мы получили хорошую четырёхкомнатную квартиру на седьмом этаже. И всё благодаря Борисовне, на которую смотрю, на её белоснежную кожу, – у меня дух перехватывает. Вот так и жили.

Я получил хороший участок под сад-огород в районе Завидово, 60 километров от дома. К этому времени я купил подержанный «Запорожец»  (до того мы ездили на электричке, а дальше – пешком до участка), получил права, и мы ездили на участок на своей, можно сказать, машине. А народ заговорил о переезде в Израиль.

[1] Тип боевого корабля.