Корни
Вы когда-нибудь держали в руках собачью родословную? Занимательный документ, сообщающий вам сведения о родственниках этих замечательных созданий вплоть до четвёртого колена. Можно получить сведения и более глубокие. Движение по ветвям генеалогического дерева собаки целиком и полностью зависит только от вашей усидчивости и работоспособности.
А как глубоко можно продвинуться по дереву собственной семьи? Уверяю, что, скорее всего, ваши усилия остановятся на уровне бабушки и дедушки. Редко кому удаётся сделать шаг-другой дальше – это просто счастливчики!
В катаклизмах социальных потрясений, в чумных, оспенных и гриппозных морах, в пожарах и войнах, сотрясающих континенты с регулярностью, достойной лучших целей, исчезали с лица земли люди, селения, города, страны. Чего уж тут скорбеть о документах и церковных книгах. Революционные вожди и предводители государственных переворотов вообще считали, что после этого счастливого момента историю следует писать с чистого листа, так как всё, что тому предшествовало, не имеет никакой ценности. О какой памяти могла идти речь в такой вакханалии? Кто сохранял родословные простых людей, когда в пламени исторических событий сгорали летописи держав и империй? Господи, да самим бы уцелеть! Спасибо и на том, что помним бабушек и дедушек.
С моими предками дело обстоит не лучше. О пращурах не слышал ничего, мало что знаю и о бабушках, а вот о дедушках кое-что мне рассказывали родители, и память это бережно сохранила. Почему я решил написать об этом? Наверное, потому, что считаю правильным посадить первый саженец этого необходимого каждому из нас дерева. Быть может, когда-нибудь моя дочь или внук сделают свои прибавления, и оно ещё разрастётся. Ведь больших усилий для этого не требуется: всего-то рассказать ребёнку, кем была его бабушка и чем был славен пращур.
Родители моей мамы большую часть жизни прожили в Астрахани, имели свой дом, в котором вырастили пятерых детей: четырёх девочек и мальчика. Родить и поставить на ноги такое количество детей – это уже дорогого стоит. В «проклятое царское время» женщины не были, как потом, наравне с мужчинами задействованы на строительстве дорог или железнодорожных путей и, если позволял семейный бюджет, основное своё время посвящали дому, хозяйству, семье. Поэтому искать, какие лавры были бабушкой завоёваны на поприще общественно полезного труда, не имело никакого смысла. Вырастить здоровыми, обиходить, обучить, поставить на ноги и выпустить в большой мир всех своих питомцев – что может быть более значительным и полезным для общества?
В нежном возрасте я был знаком со всеми своими тётками и дядькой. Хорошо помню, что у тёток были очень красивые лица, они были просто красавицы.
Их мама, моя бабушка Маша, была человек крутой и решительный и детей норовила держать в строгости. Насколько это ей удавалось, сейчас сказать не могу, но, судя по тому, как рано сёстры оценили силу своего обаяния, бабушкины усилия должным КПД не обладали. Быть может, потому всю свою дальнейшую жизнь она потратила на то, чтобы сталкивать своих детей лбами. Сколько себя помню, мои тётки и мама находились в состоянии перманентной войны, заключая и перезаключая между собой сепаратный мир, в зависимости от того, на каком фронте в данный момент происходили более активные боевые действия. Бабушка зорко следила, в какую сторону склоняется чаша весов, и подливала масло в огонь, не давая ему угасать. Будучи уже в годах, она периодически жила то у одной дочери, то у другой, и штаб главнокомандующего перемещался из дома в дом.
Моя мама была самой младшей в семье, – следовательно, и самой любимой, что не мешало бабушке и её вовлекать в семейные битвы. Именно в нашей семье провела свои последние годы бабушка. Вместе с ней я оставался в Москве в военное лихолетье, когда мои родители ушли на фронт, и с ней мы встречали счастливый день Победы.
Мамин отец, мой дедушка Володя, в честь которого я получил своё имя, всю свою жизнь проработал на астраханских рыболовных промыслах, достигнув высокого звания: «мастер-уборщик рыбы». Когда я в первый раз это услышал, то решил, что мой дед возглавлял бригаду уборщиков помещений, где после выгрузки и разделки рыбы было очень грязно. Но оказалось, что это не совсем так, вернее, совсем не так. Звание «мастер-уборщик рыбы» присваивалось только очень опытному человеку в рыбном деле. Он встречал рыболовецкие ватаги на причале, осматривал улов и распоряжался, куда что направить: в засолку, копчение, мелкую разделку, в продажу местным предпринимателям, на экспорт. А самое главное, только он распоряжался технологическим процессом приготовления всех видов осетровой икры. Применяя современную терминологию, дедушка Володя был главным технологом промысла.
Своих внуков он очень любил и по-своему, в отличие от строгой бабушки, баловал. Мой двоюродный брат Витя, старше меня на добрый десяток лет, помнит лицо деда Володи и руки, усаживающие его на колени и дающие пробовать свежеприготовленную икру.
– Ну-ка, давай решим, готова ли. Пробуй!
Брат брал в рот немного икры и закрывал, как дедушка, глаза:
– Готова, готова, давай кушать!
– Нет, не дошла, – смеясь, говорил дед, – не усолела, должна полежать ещё в тузлуке[1] пару часов.
Я не помню ни лица дедушки Володи, ни его рук. Ничего не помню. Но пусть останется хоть то, что сохранила память других людей. Человек он был тихий, спокойный и покладистый. Бабушка Маша верёвки из него вила, постоянно помыкала и прикрикивала. Думается, такая «благожелательная» домашняя обстановка не могла не сказаться на продолжительности жизни моего деда. Будучи ещё нестарым человеком, он тихо скончался от сердечного приступа.
Я же, перечитывая сейчас эти строки, испытываю не то чтобы стыд, а какую-то неловкость за то, что о хорошем человеке не нашлось что рассказать, – немногим более одного абзаца. Но, честное слово, я больше ничего не знаю; людей, что-то помнящих, уже нет, а выдумывать не хочу.
С родителями моего отца тоже не всё гладко. Свою бабушку Басю я не помню совершенно; знаю только, что это была маленькая тихая женщина, вырастившая четырёх детей и всю жизнь занимавшаяся домашним хозяйством. Последнее у них было довольно обширное: большой дом, подворье с подсобными помещениями и жестяная мастерская, где с утра до ночи мой дед Борис тюкал молоточком по металлу.
Была у бабушки святая святых: большой подвал в доме, где хранились стратегические продовольственные товары, закупаемые впрок. Именно такой подвал я представлял, когда в старинной кулинарной книге однажды прочитал: «Если к вам нежданно нагрянули гости, не теряйтесь, пошлите Фёклу в подпол, и пусть она принесёт оттуда копчёный окорок, тушку осетра…». О размерах этого помещения можно судить по тому, как однажды отец, получив от деда три рубля, помчался на базар и договорился с возницей, что тот привезёт к дому и перегрузит в подвал воз (!) арбузов.
Все хозяйские заботы были на плечах бабушки, и она щедро делилась ими со своими детьми, попадавшими под руку. Из всех поручений отец больше всего любил покупать свежий хлеб. Он был по-настоящему свежий, так как отец бежал к пекарне и ждал, когда оттуда выедет хлебный фургон, развозящий продукцию по лавкам, садился на запятки и всю дорогу наслаждался непередаваемо вкусным ароматом только что испечённого хлеба. Надо ли говорить, кому первому доставалась горбушка от принесённого в дом чуда.
Мастерская деда Бориса, представлявшая собой обыкновенный каменный сарай, не приносила богатства, но обеспечивала семью надёжным куском хлеба. Это были времена, когда посуду при её порче или износе не выбрасывали, а несли в ремонт, и дед возвращал к жизни прохудившиеся чайники, погнутые жестяные тазы, подтекающие самовары. Учитывая высокую степень умения хозяина и постоянную обеспеченность заказами, можно с уверенностью предположить, что иногда на хлеб намазывалась и икра. Среди горожан дед пользовался репутацией добросовестного жестянщика, на слово и работу которого можно было положиться. О его мастерстве могли судить и жильцы большой коммунальной квартиры в Царском Селе, под Ленинградом, когда для меня, новорождённого, дед изготовил ванночку, которую повесил на стене в коридоре. Сделана она была каким-то особым методом, когда детали не спаивают между собой, а очень хитро закручивают, так что вода не просачивается. Это произведение дедова искусства долго служило мне верой и правдой и сгинуло вместе со стариками в блокадном Ленинграде.
Мастерская деда располагалась рядом с мастерскими других ремесленников: шорников, столяров, часовщиков. Все жили приблизительно в одинаковом достатке, который зависил от обеспеченности заказами, профессионализма и желания работать. Зависти к успехам других ни у кого не было, по крайней мере, до поры до времени. Конечно, в городе были ещё жестянщики, но жили они и работали в других районах и на мозоли друг другу не наступали.
Особую статью дедушкиного дохода составляло изготовление круглых, различного размера, банок для осетровой икры. Даже сейчас, хотя очень редко, я встречаю такие, ёмкостью в один-два литра, на прилавках очень дорогих магазинов. Дедушка заготовлял их впрок, в период, когда не был загружен работой, зная, что спрос на них будет обязательно во время путины. Однажды, шутки ради, сделал целую серию банок – одна другой меньше, которые, как матрёшки, вставлялись одна в другую. Их ёмкость была от двух килограммов до нескольких граммов. Для чего? А кто его знает. Может, пригодятся когда-нибудь. И как в воду смотрел.
Качественный скачок в благополучии дедушкиной семьи произошёл, когда часть астраханских рыбных промыслов взяли в концессию германские предприниматели. Только они прибыли в Астрахань, к ним в гостиницу пришёл дед и спросил, в чём они собираются продавать икорку у себя в фатерлянде. Быть может, вот эти баночки им подойдут? И положил на стол тот самый комплект. Немцы, среди которых было несколько мастеровых людей, понимавших толк в качественной продукции, были в восторге. В конце концов в контракт был включен специальный пункт, оговаривавший тару для икры и астраханского залома: только дедушкины банки и никие другие! Эта концессия продолжала действовать какое-то время и после революции, когда всё пошло кувырком, но залом и икорка, аккуратно упакованные в дедушкины банки, регулярно уходили в далёкие страны, откуда так же регулярно поступали денежки.
Учитывая возросшие объёмы производства, дед привлёк к труду всю мужскую часть семьи. Ребята и раньше работали в мастерской по два-три часа в день, особенно в периоды заготовки банок, но дедушка этим не злоупотреблял, считал более важным делом образование детей. Впрочем, от обязательного труда мальчики освобождались только на время экзаменов. Образование образованием, считал дед Борис, а профессия в руках никому ещё не была в обузу.
Но всему хорошему неизбежно приходит конец. Промыслы были национализированы, все договоры признаны недействительными, и началось то, что длится почти по сегодняшний день: воровство, бездумное истребление рыбы, браконьерство немыслимых масштабов. Казалось бы, и благополучие семьи деда должно было рухнуть. Ан нет!
Во времена немецкой концессии дедушке несколько раз приходилось бывать в Берлине, где он, в свободное время осматривая достопримечательности, обратил внимание на жестяную вращающуюся балеринку, выставленную на витрине одного из магазинов. Он купил её, принёс в отель, разобрал на части и вынул механическое сердце – заводящееся ключиком обычное пружинное устройство. В его голове уже рисовалось новое направление жестяного бизнеса. На следующий день он закупил партию пружинных моторчиков и укатил в Астрахань. Дома он с сыновьями, которые тоже искали себе применения в то тяжёлое время, разработал различные варианты заводных детских игрушек из жести. Это были мотоциклисты с колясками, автомашины, балерины, куклы, двигающие ручками и ножками, конные экипажи, берущие препятствия всадники и тому подобное. В обстановке абсолютного товарного голода, при полном отсутствии детских игрушек, продукция дедушкиной мастерской вызвала бурю в астраханских детских кругах. Детишки в домах ревели в голос, требуя немедленно купить им такой мотоцикл, какой они видели в соседнем доме. Дед, понимавший, какое время на дворе, брал деньги в соответствии с положением покупателя. Наверняка больших капиталов не нажил, но производство не только не остановилось, как у многих других, а даже процветало. Ведь и прохудившиеся чайники, гнутые тазы и текущие самовары продолжали поступать в ремонт.
Время шло, и следовало искать новые пути поддержания производства. Рассчитывать на постоянный спрос механической продукции в небольшом городе не приходилось. Страна вступала в период НЭПа, нужны были новые смелые шаги. И они были сделаны.
Я сейчас не могу точно сказать, кому первому в семье пришла в голову мысль изготавливать «жемчуг». Знал ли кто об этой уникальной технологии, получилось ли эмпирически – или пришли к результату после целенаправленной кропотливой работы? Известно мне лишь одно: после продолжительного кипячения в отваре чешуи рыбы чехонь прозрачные шарики из стекла превращались в жемчуг, как свинец в руках алхимика становился золотом. Только то золото продать было нельзя, а вот этот жемчуг – запросто. Единственной проблемой было покрытие, которое при энергичном трении исчезало, оголяя стекло. Но, как говорится, голь на выдумки хитра, и после новых экспериментов с препаратами бытовой химии был достигнут желаемый результат.
Отец, как самый младший, самый любимый, самый бестолковый и хуже всех учившийся, снаряжался с двумя чемоданами жемчуга в Москву и Питер, к скупщикам. Там бусы нанизывались на серебряную цепочку и укладывались в красивый футляр, на бархат. Подпись, рекламирующая товар, гласила: «Бусы. Искусственный жемчуг. Серебро». Всё честно. Кто скажет, что жемчуг не искусственный, а цепь не серебряная? Цена была очень доступная.
В данном случае коммерческий успех достигался, как вы сами понимаете, не столько за счёт качества продукции, сколько за счёт количества. Последние сомнения у покупателя исчезали при фразе продавца: «Рекомендую, милейший. Фабричная работа». Эти слова оказывали такое же магическое действие, как сегодня: «Рекомендую, уважаемый. Ручная работа».
В Астрахань мой отец возвращался с двумя чемоданами денег. Учитывая не очень сложный и не слишком трудоёмкий процесс изготовления «драгоценных» камней и не уменьшающийся спрос, можно было предположить, что наши жестянщики будут процветать долго. Но получилось иначе. Братья в один голос заявили отцу, что надо думать о будущем и, пока есть деньги, ехать получать высшее образование. Другого, более благоприятного, момента может не быть. Дедушка думал не долго и согласился с ними, оговорив одно условие: мой отец, который особой тяги к знаниям не испытывал, должен остаться и по-прежнему производить драгоценности. На том и порешили. Братья разъехались. Они прекрасно учились, получили образование и в Астрахань больше не вернулись.
Дедушка с младшим сыном всё это время продолжал обеспечивать материальное благополучие семьи, поддерживая и тех её членов, которые грызли гранит науки далеко от дома. К этому времени мой отец тоже поумнел и понял, что если не учиться дальше, то и всегда придётся работать в этом сарае. Долгого объяснения с дедом не потребовалось: отец получил благословение и укатил в Ленинград на подготовительный курс Военно-медицинской академии.
И он поступил, и начал учиться. Но через несколько месяцев был вызван в отдел кадров, обвинён в укрывательстве факта своего нетрудового происхождения и тотчас отчислен. Ларчик открывался просто. Астраханские соседи дедушки, завидуя его постоянному материальному благополучию, которого не смогли разрушить ни революция, ни войны, ни экономические кризисы, сообщили куда следует, что в их трудовую семью затесался мироед, своё богатство наживший на использовании в течение многих лет наёмного труда. И не просто наёмного, а детского. Тотчас властями были приняты надлежащие меры, и мастерскую закрыли. Никто ни во что не входил, никого не интересовало, что это были собственные дети мастера, осваивавшие профессию и помогавшие отцу. Был сигнал, на который оперативно прореагировали. Точка. Вопрос закрыт.
Печальное известие из Ленинграда пришло, как раз когда дедушка раздумывал, как жить дальше. Теперь, после получения письма моего отца, колебаний у деда не было: он собрался в Москву, к «всесоюзному старосте» Калинину Михаилу Ивановичу.
А в это время, чтобы заработать на хлеб насущный, мой отец устроился подсобным рабочим на какую-то ленинградскую кондитерскую фабрику. Обязанности были несложными: разгружать прибывавшее на заводской двор сырьё и подавать его в цех, выносить оттуда готовую продукцию и грузить на транспорт, убирать в цехе, мыть и готовить к следующей операции котлы по мере их освобождения. Котлы были глубокие, приходилось взбираться на бортики и оттуда обрабатывать стенки. Однажды во время мытья отец оступился, и свободно сидевший на голой ноге ботинок улетел в соседний котёл с начинкой конфет «Рот Фронт». Туда же, не удержавшись, рухнул и мойщик. К счастью, начинка уже подостыла. В цехе уже никого не было – уборка производилась по окончании смены. Выбравшись из котла и скинув обратно налипшую на нём сладкую начинку, отец пошёл отмываться. Весь этот вечер он обзванивал знакомых и, как бы невзначай, советовал им временно не покупать конфеты «Рот Фронт», объясняя это сбоями в технологическом процессе.
Дедушка Борис приехал в Москву и, как ни странно, был принят Калининым. Он подошёл к столу и положил свои руки ладонями вверх:
– Скажите, Михаил Иванович, могут быть такие руки у мироеда?
Думаю, нет нужды описывать ладони человека, много десятилетий работавшего с металлом.
– Нет, это руки рабочего человека.
– А вот в Астрахани считают иначе. Разорили дело, которое кормило всю мою семью, но, главное, выгнали младшего сына из питерской медицинской академии, куда он поступил самостоятельно. Выгнали за то, что он сын мироеда.
Калинин молча взял паспорт деда, куда-то позвонил и распорядился:
– Разыщите в городе Флеккеля Александра Борисовича и сегодня же восстановите в Военно-медицинской академии. – Он повернулся к деду. – Извините. Уверен, что всё теперь будет в порядке. Можете спокойно возвращаться в Астрахань, я туда позвоню тоже.
Дедушка вернулся домой и, чтобы показать окружающим, кто есть кто, вновь открыл мастерскую. Много заказов принимать он не мог, да, честно говоря, их и не было. Шли тридцатые годы, и промышленность жестяные тазы и чайники выпускать научилась. Однако каждое утро дедушка приходил на работу, и из его мастерской весь день были слышны удары молоточка по металлу.
К тому времени, когда здоровье уже не позволяло ему заниматься любимым делом, приехал мой отец и забрал стариков к себе – сначала в Царское Село (Пушкин), потом в Ленинград. В его квартире они остались доживать свой век, в ней же приняли смерть. Дедушка Борис и бабушка Бася погибли от голода в блокадном Ленинграде в 1942 году и, очень хочется думать, похоронены где-то в братской могиле.
Прах моих родителей покоится рядом с прахом моей второй бабушки Маши в Москве, в Донском монастыре. Там есть ещё одно пустое местечко. Два месяца назад, будучи в Москве, я навещал их, разговаривал, положил свежие цветы.
Посылка из Кёльна
В Ереван московская футбольная команда «Спартак» прилетела под вечер 7 ноября. Выгружались из автобуса у гостиницы на центральной площади города под праздничный салют. Шутили, что это в нашу честь. Впервые очутившись в Армении, я с интересом рассматривал дома из розового туфа и черноволосых ереванцев, восторженно встречавших каждый залп, не обращая внимания на сыпавшиеся с неба полусферы из прессованного картона – вместилища фейерверочных зарядов.
Завтра должен был состояться матч, от результата которого зависело, станет «Спартак» обладателем серебряных – или бронзовых наград. Накануне каждого матча, а такого тем более, работы у медицинского персонала команды много. Ни о какой вечерней ознакомительной прогулке по городу не могло быть и речи.
Наутро, спустившись в ресторан, застал за столом почти всех руководителей команды и с ними незнакомого человека. Его мне представили как второго тренера западногерманского клуба «Кёльн». Тренер прилетел сюда специально, чтобы посмотреть игру своего будущего соперника в рамках Кубка УЕФА. Я по-немецки представился гостю:
– Доброе утро. Очень приятно познакомиться. Врач команды Флеккель Владимир Александрович.
Дед, как игроки величали начальника команды Старостина Николая Петровича, удивлённо посмотрел на меня поверх очков:
– Доктор, вы владеете иностранным языком?
– Да как вам сказать, Николай Петрович…
К этому моменту половину своего словарного запаса я уже исчерпал.
– Прекрасно. В таком случае, попрошу вас перевести следующее…
Здесь необходимо пояснить. Когда-то, почти сорок лет назад, сразу после войны, живя с родителями в Германии и общаясь с мальчишками, я довольно бойко говорил по-немецки и абсолютно всё понимал. Дальнейшие годы молчания «по-немецки» и тщательное изучение немецкого в школе и в академии привело к полному забвению живого языка. Конечно, поздороваться и сказать пару слов, соответствующих обстоятельствам, я мог, но не более.
Возразить Деду я не успел, и дальше всё происходило приблизительно так.
Дед:
– Ввиду того, что предстоящий матч имеет очень большое значение для распределения мест в турнирной таблице чемпионата СССР по футболу, все члены команды, включая и руководство, находятся в состоянии серьёзной и ответственной подготовки к соревнованию. Поэтому, искренне приветствуя вас на нашей земле, мы приносим извинения за то недостаточное внимание, какое мы сможем вам уделить.
Я:
– Добро пожаловать в нашу страну.
Дед удивлённо смотрит на меня: мол, что, уже всё? Я с чувством превосходства даю понять, что всё сделано: abgemacht.
Дед:
– Понимая неловкость ситуации и стремясь как-то её разрешить, мы предоставляем в ваше распоряжение автомобиль с шофёром и говорящего на вашем языке доктора в качестве сопровождающего. Достаточный уровень его образования и интеллекта позволит вам интересно провести день и познакомиться с замечательным городом.
Я:
– Вашим гидом буду я.
Произнеся ещё несколько фраз в том же духе, Дед, а с ним старший тренер команды Бесков Константин Иванович и председатель Московского городского совета «Спартака» Шляпин Юрий Александрович, с достоинством удалились. Мне же, впервые прибывшему в Армению девять часов назад и проведшему восемь из них в постели, предстояло ознакомить иностранного гостя со столицей этой республики. Моему подопечному не грозила информационная перегрузка.
Я судорожно пытался что-то вспомнить из курса средней школы, но, кроме того, что Армения возникла на территории древнего государства Урарту, ничего в голову не приходило. Лишь потом в памяти вспыхнул ещё один огонёк: резня армян, учинённая турками. И больше ничего. Очень надеялся на познания и любовь к своему городу шофёра обещанной нам машины – больше уповать было не на что. Мы направились к выходу. В холле Сашка Хаджи, администратор команды и правая рука Деда, незаметно сунул мне в карман деньги на расходы.
Увидав лилово-красный нос нашего водителя, я понял, что моим чаяниям не суждено сбыться и мне грозит крах. Тем не менее, я попросил этого знатока местных достопримечательностей показать город, называя интересные, по его мнению, объекты, и мы отправились в это увлекательное путешествие.
Чудо: водитель преобразился. Возложенное доверие распрямило его спину, расправило усы и даже, казалось, изменило цвет носа – он слегка побледнел. Заслуживающие нашего внимания объекты обнаруживались буквально на каждом шагу. Водитель громко называл достопримечательность, а я, как мог, переводил. Это была вторая серия уже известного нам сценария, где сокращения теста шли рука об руку с изменением смысловой нагрузки.
Водитель:
– В этом месте такая долмá[2] – с руками съесть можно.
Я:
– В этом доме располагается краеведческий музей.
Водитель:
– Здесь подают лучший в Армении шашлык.
Я:
– Здесь лучшая в Армении школа для одарённых детей.
Водитель:
– Лучшего вина, чем здесь, не найти во всём городе.
Я:
– Тут находится студия очень известного скульптора.
Если познаниям водителя время не грозило истощением, то моим фантазиям, как я чувствовал, очень скоро наступит конец. И тут в памяти приоткрылась какая-то створка. Оказалось, что я кое-что знаю и помню об оперном и драматическом театрах, об актёрах, художниках и скульпторах этого великого города, о всемирно известном хранилище рукописей – Матенадаране и даже что-то об армянской церкви и её каталикосе. Посоветовав словоохотливому гастроному временно прикрыть фонтан и везти в те места, о которых вознамерился говорить, я начал извлекать из закоулков памяти крохи знаний, из которых потихонечку слепил образ города. Жонглируя двумя десятками немецких слов, я сумел донести его до сознания нашего нового приятеля Клауса.
Время, которое утром нависло надо мной, как готовая обрушиться лавина, растаяло и испарилось в синем безоблачном небе красивой армянской столицы. Подошёл час обеда. Разрешив нашему водителю явить себя во всём блеске, я откинулся на сидение с видом полководца, покорившего крепость.
Надо признать, обед был на высоте. Призывы водителя к его соплеменникам-поварам возводили и без того вкусные блюда в степень изысканных. Но пора было возвращаться в команду: до игры оставалось всего ничего. Мы расстались с Клаусом, и дальше он должен был плыть сам. Программа была выполнена полностью. Единственное, что ему не удалось сделать в Ереване, это приобрести палехскую шкатулку, которую он у кого-то когда-то видел.
Мы выиграли и завоевали серебряные медали. Все были радостно возбуждены. Впереди маячили приличные премиальные и месячный отпуск. На радостях Дед решил продлить срок своей благотворительности – за мой счет, – сообщив Клаусу, что в Москве до его отлёта у него будет в полном распоряжении машина и уже известный ему гид. Меня это известие не очень удивило: я предчувствовал, что должно произойти нечто подобное. Проигрывая в воображении московскую программу, позвонил приятелю и попросил купить палехскую шкатулку средних размеров и оставить её для меня у администратора ресторана «Арагви».
Из аэропорта все разъехались по домам, а мы отправились на прогулку по столице. Здесь уже было что сказать и показать. Очередная сумма, положенная Сашкой мне в карман, сделала нашу экскурсию до конца содержательной и наполненной. За столом, уставленным грузинскими яствами, разговорились, вспомнили свои семьи. Я похвастался тем, что у меня годовалый внук, Клаус – своей многодетностью. Время пролетело стремительно.
В аэропорту мы расстались. Я протянул ему шкатулку с изображением русской тройки – на память о наших путешествиях.
– Я жду тебя, Владимир, в Кёльне.
– До скорой встречи.
Я произнёс эти слова, совершенно уверенный в том, что мы не увидимся никогда: я был принципиально «невыездной». И, конечно, в Кёльн команда улетала без меня. Я провожал её в аэропорту и там же через несколько дней встречал.
Первый вопрос доктору физкультурного диспансера, сопровождавшему команду в этой поездке (у него анализы были намного лучше моих и позволяли покидать святые рубежи СССР):
– Ну, что привёз?
Этот вопрос обозначал совсем не то, о чём вы, дорогие читатели, подумали. Это был чисто профессиональный вопрос о количестве травмированных ребят. Я наблюдал за игрой по телевизору и знал, что игра была жёсткой, поэтому доктор должен был привезти мне хлопот полон рот. Должен сказать, что врачи спортивных команд смотрят игру несколько иначе, чем все остальные. Конечно, ход матча их тоже интересует, но больше внимания они уделяют столкновениям, отмечая про себя механизм получения травмы.
– Вовка, сколько мне ещё таскать твоё барахло?
По проходу шёл Сашка Хаджи и волок по полу два больших спортивных баула.
– Принимай, вот этот твой. Тут ещё письмо от твоего знакомого немца. Мы сказали ему, что ты прихворнул.
В дороге прочитал письмо. Клаус от имени всей своей семьи, ждавшей меня в гости, выражал соболезнование по поводу «болезни», о симптомах которой он подробно расспросил игроков, – и всё понял.
Дома открыли баул. Помня о моём маленьком внуке, Клаус прислал полный гардероб детской одежды. Должен напомнить, что всё это происходило в те годы, когда прилавки наших магазинов были совершенно пусты. Когда мои женщины стали наряжать и выпускать малыша в свет, все мамы, гулявшие с детьми во дворе, окрестили его «каталожным[3] Вовкой».
Со временем он вырос из этого великолепия, и вещи стали раздавать друзьям и знакомым, у которых были маленькие дети. Я ещё долго встречал в нашем дворе малышей, одетых в знакомые «толстовочки», свитера и комбинезончики.
С тех пор прошло более четверти века. У нас дома бережно хранится комбинезон светло-сиреневого цвета с разными там заклёпками и отстреливающимися креплениями. Он ждёт своего нового хозяина – моего правнука. Очень надеюсь на то, что буду свидетелем этой встречи.
Эксперимент
Определить истинные размеры медицинского пункта удалось только где-то в июне, когда солнце и тёплый воздух растопили, наконец, весь снег с северной стороны здания и позволили открыть двери подсобных помещений, занесённых под самую крышу.
В угловой маленькой каптёрке хранился всякий хлам: списанная физиотерапевтическая аппаратура и много прорезиненных мешков, внутри которых оказалось неисчислимое количество костылей и тростей. Вероятно, каждый прибывающий в Заполярье человек, по мнению снабженцев, был обязан что-нибудь себе сломать.
О содержимом другой каптёрки можно было с уверенностью сказать, не заходя внутрь: стойкий запах дезинфицирующих средств распространялся вокруг. Огромные бочки с надписью «Лизол», ящики с хлорамином и прочими замечательными средствами, убивающими всё живое, стояли аккуратно, как солдаты в строю.
С замками третьей, и самой большой, кладовой пришлось долго возиться, но упорство и огромное желание узнать, что же хранится за столь надёжно запертой дверью, победило, и глазам предстало довольно просторное помещение, от пола до потолка заставленное коробками со всевозможными медицинскими препаратами, растворами, ампулами и перевязочным материалом. Этого богатства с успехом хватило бы для медицинского снабжения армии небольшого государства.
Мой предшественник, трагически ушедший из жизни, по рассказам знавших его людей, был нелюдим, жил в медпункте и месяцами не покидал территорию части. Не приходилось и думать о том, что всё это медицинское богатство собрано им по крохам, за счёт неимоверно экономного ведения хозяйства: никакая часть не снабжается так обильно и так разнообразно. Создавалось впечатление, что это одноразово сброшенный сюда и ожидающий своего часа груз, который предназначался для кого-то другого, но адресату по каким-то причинам не достался. До сих пор источник этих богатств остаётся для меня загадкой. Но факт оставался фактом: я оказался единственным и полноправным хозяином этой пещеры Алладина.
Дабы не искушать судьбу, разделил сокровище на восемь равных частей и, оставив себе малую толику, отправил в свои подразделения, разбросанные по всему Таймыру и вверх по Енисею до Подкаменной Тунгуски. Офицеры-фельдшера, работавшие там, почти все люди бывалые и прошедшие войну, были несказанно удивлены таким королевским подарком. Многие годы службы в отдалённых гарнизонах приучили их к невероятной скудости снабжения.
Лишь один медикамент я не делил на восемь и никуда не отправлял. Он скромно стоял в углу склада в двух огромных бочках с надписью «Лизол». При вскрытии ёмкостей по помещению стал распространяться до боли знакомый запах. Смущало лишь одно: цвет всемирно известной жидкости был очень необычный – ярко-ультрамариновый. Решил отложить исследование продукта до более спокойных времён.
Но азарт первооткрывателя и исследователя не давал мне спокойно жить. Необходимо было выяснить, насколько этот медикамент пригоден для внутреннего употребления, не опасен ли он для здоровья. Было ясно одно: необходимо действовать, как все великие микробиологи, – пробовать на себе. Ради человечества.
Попробовал – остался жив. Приём препарата в гомеопатических дозах никаких негативных последствий не вызвал. Мало того: по моему непросвещённому мнению, органолептические свойства этой, ещё не очень хорошо изученной, жидкости явно превосходили таковые у продукта, производимого местными специалистами.
Следующий шаг состоял в попытке придать продукту благородный цвет, а точнее, лишить его всякого цвета. Располагая огромным выбором медикаментов неожиданно найденной аптеки, начал экспериментально искать пути превращения ядовито-синего монстра в прозрачную святую воду.
Как вы думаете, добился ли молодой и целеустремлённый исследователь успеха? Правильно. Мало того, что была достигнута цель эксперимента и ультрамариновая жидкость моментально превращалась в бесцветную, – именно с этого момента она становилась полезной. Секрет состоял в том, что эффект достигался добавлением в спирт аскорбиновой кислоты – витамина С. Реагент хранился тут же, в жестяных килограммовых цилиндрах, в количестве, намного превышающем необходимое.
Теперь оставалось самое главное: клинические испытания на людях. В успехе этого этапа я уже не сомневался, поскольку был абсолютно уверен, что имею дело с подкрашенным ректификатом. Все предыдущие научно-исследовательские шаги сопровождались самоотверженным приёмом незнакомого препарата исключительно экспериментатором. Чего не сделаешь ради счастья людей!
Не раскрывая всех карт, обратился к главному инженеру части, единственному, кто по-доброму и с пониманием отнёсся ко мне, когда я делал свои первые, невероятно трудные, шаги в части. Тот, попробовав осветлённый продукт, сказал, что заключительную часть исследований необходимо форсировать, и в качестве подопытного предложил использовать Ваську-начпрода: мол, тому всё равно жить не хочется.
Тут необходимо небольшое пояснение. Василий был замечательный парень – простой, обаятельный, с тонким чувством юмора. Он прибыл к нам с трёхлетним ребёнком и беременной женой. Они долго думали, оставлять или прервать беременность. В конце концов решили судьбу не искушать, и аист принёс Ваське двух девочек. Родители были рады и озадачены одновременно. На зарплату лейтенанта семье в пять человек прожить было нелегко.
Ситуация осложнилась тем, что молодая женщина спустя совсем немного времени снова оказалась в интересном положении. На Васькино требование прекратить это безобразие в принципе согласилась, но сказала, что прежде должна посоветоваться со своей мамой, и укатила к ней в деревню. Там советовались долго, все сроки прошли, и наконец Васька получил поздравительную телеграмму, из которой узнал, что их команда увеличилась сразу на четырёх человек. Наш начальник продовольственной службы, тут же прозванный Васька-Семеро по Лавкам, тихо сказал: «Чем так жить, лучше, не дай Бог, умереть».
Чтобы привести его внутренний мир в согласие с жизненными реалиями, главный инженер притащил его с собой. Но предварительно учёный совет разработал детальный и поэтапный план предстоящего эксперимента. Ни в коем случае нельзя было превращать научное исследование в банальную пьянку, и в то же время у испытуемого не должно возникнуть и тени подозрения, что его организм используется учёными в корыстных целях. Наоборот, он должен быть спокоен и уверен в том, что его сослуживцы таким вот простым, а главное, понятным способом выражают свою радость по поводу его семейных событий.
Вот некоторые детали плана. Объект исследования – продукт из бочки, разведённый в привычной для северного человека пропорции (полезной части раствора побольше, воды поменьше). Одноразовая доза – стаканчик. Нет, нет, не тот, в который бармен плещет на два пальца виски, а остальное пространство заполняет содовой со льдом. Нет, обычный, наш родной гранёный стаканчик ёмкостью 200 мл. Каждый приём препарата должен предваряться здравицей в честь членов Васькиной семьи. Но, учитывая тот факт, что испытуемый был не последний человек по части горячительных напитков, этих самых членов семьи решили объединить в группы по датам рождения. Мы не могли допустить, чтобы тосты поднимались за каждого в отдельности, так как в этом случае медицинская служба понесёт невосполнимые потери. Три группы – вполне достаточно, учитывая величину дозы. На крайний случай, пусть примет стаканчик (но это уже последний!) и за здоровье обожаемой жены, одарившей его таким счастьем.
Отдельно была оговорена сервировка стола. Принимая во внимание неординарность события, предписывалось банальную говяжью тушёнку заменить осетровой строганиной и изыском в виде плавленого сырка «Дружба».
После двухчасового клинического испытания стало ясно, что, во-первых, молодой учёный добился впечатляющего результата в создании вкусного и полезного продукта, а во-вторых, что эксперимент на людях надо этим ограничить, иначе при дальнейшем контакте начальника продовольственной службы с полутонной драгоценного сырья от последнего ничего не останется.
Оставалось сделать последний шаг: засекретить успех местной науки от разведки недругов. С помощью выздоравливающих солдат перекатил обе бочки в соседнюю каптёрку с дезсредствами и поместил их в самую середину группы точно таких же бочек с надписью «Лизол» по бортам. Господи, как же своевременно это было сделано! Буквально через день-два в медпункт пожаловала комиссия во главе с начальником штаба майором Иосифом Рабиновичем. Цель: проверка пожарной безопасности. Чтоб Йоська самолично проверял эту ерунду – да никогда не поверю! Скорее всего, Васька сболтнул лишнее. Сопровождал начальника штаба главный инженер части, шутками старавшийся переключить внимание начальства на другие объекты. Но начальство было непреклонно. Чувствовалось, что Йоська располагает достоверными сведениями о вольном обращении с медикаментами строго учёта, и потому в медпункте были проверены все электроприборы, розетки и штепселя. Начальник штаба мог простить всё, кроме одного: распития спиртных напитков в части – без него. Никогда не подводящий инстинкт медленно, но верно приближал его к заветной двери. Было ясно, что если последует приказ отпереть дверь, то придётся тут же проститься с сокровищем. И роковой момент наступил.
– Откройте дверь.
То, что произошло вслед за этим, иначе, как вмешательством потусторонних сил, объяснить невозможно. Нас всех накрыла волна мощного аромата дезинфекции. Лицо майора вдруг покраснело; веки отекли; чихание, слёзы и зуд по всему телу довершили картину острой аллергической реакции.
– Закрыть дверь!
Тут же на улице мне пришлось ввести ему тот комплекс препаратов, что в те времена применялся при этом недуге: хлористый кальций и димедрол. Несчастный Йоська медленно побрёл в сторону штаба. Впредь он такими глупостями, как проверка пожарной безопасности объектов, не занимался.
А в моём врачебном мышлении произошёл сбой. Я не могу однозначно ответить: острая аллергическая реакция – это хорошо или плохо?
[1] Тузлук – раствор поваренной соли для засола рыбы, икры, кожевенного сырья и др.
[2] Долмá – голубцы в виноградных листьях.
[3] В советское время по рукам ходили каталоги западных торговых фирм, и можно было насладиться рассматриванием фотографий недоступных товаров.
Замечательно! Спасибо!