Арон Грузман ДНЕВНИК СТАРЕНИЯ стихи

Description

Книга стихов Арона Грузмана вряд ли оставит кого-то равнодушным. Эти стихи навевают мысли и воскрешают воспоминания, вызывают радость и печаль, сочувствие и одобрение. Они ценны как лирический дневник «простого человека», раздумывающего о прожитой жизни, о молодости, старости и смерти, – и в то же время часто перерастают эту простоту, достигая высоты прозрений или глубины жизненных парадоксов. Автор органично воспринимает природу и культуру, слышит музыку будней и видит живопись пейзажей, замечает детали и оттенки. Он чуток и внимателен к другим людям – к живым и умершим, великим и простым. Возможно, этому его научила профессия врача, которой он посвятил долгие годы.

Основная тема, лейтмотив книги – это, как и заявлено в названии, старость. Поэт поглощен мыслями о старости и постоянно говорит о ней, то с юмором, то с осознанием трагизма, то покорно принимает ее, то восстает против угасания тела, ума и чувств. Эти, как уже было сказано, «простые» рассуждения не только вызывают сочувствие у нас, пожилых или приближающихся к старости людей. Они могут достигать истинной лирической пронзительности и включать в размышления о собственной судьбе архетипические, «мировые» образы:

 

Уже не жизнь, а порожняк,

Мотор на холостом ходу,

Прогулка в вымершем саду.

 

Старческие немощи вызывают у Грузмана истинную печаль (одно из стихотворений так и названо – «Огорчения»). Но примечательно, что и в этих, и в других стихах предпринимается стоическая попытка сгладить огорчение с помощью улыбки. Хотя, если говорить честно, такой юмор иногда кажется натужным. Зато сильно и горько звучат строки, в которых скрытый трагизм пробивается сквозь самоиронию.

Но даже если грусть не разбавлена иронией, она далека от нытья и беспросветного пессимизма. Скорее, приходит на память бессмертная пушкинская строка: «Печаль моя светла». Вот начало стихотворения «Грусть»:

 

Что-то грустно, хоть нету причины,

На душе как в осеннем лесу:

Воздух чист, полыхают рябины…

Что же так нагоняет тоску?

 

Завтра день, озабоченный очень,

Словно пазл из отдельных сует.

Хорошо, что приходит к нам осень:

Солнце мягче и ласковей свет.

 

Понятно, что старость – пора подведения итогов, а появившийся досуг оставляет много времени для воспоминаний. Память – вторая главная тема книги. Эта память – зеркало прожитой жизни – разнообразна и по тематике, и по настроениям, и по способам поэтического выражения. В памяти живы светлые воспоминания детства, былая любовь, ушедшие друзья. Даже те, кто еще жив, остаются там молодыми, сильными и красивыми. Поэт часто вспоминает природу России. Душный израильский хамсин по контрасту вызывает воспоминания о московской и башкирской зиме, о заснеженных дворах и дорогах. Кратковременное посещение родной Москвы воскрешает картины детства. Оно рисуется идиллическим, хотя поэт и отдает себе отчет в том, что в прекрасном прошлом были мрачные, дикие и злобные вещи. Они просто затушевались в памяти, а сильнее всего запомнились весеннее цветение тополей и зимнее солнце на сугробах. Эти стихи напоминают поэтическое признание Саши Черного, также сделанное вдали от родины:

О Тебе, волнуясь, вспоминаем, —
Это всё, что здесь мы сберегли…
И встаёт былое светлым раем,
Словно детство в солнечной пыли…

 

Жизнь природы не просто занимает автора. Можно сказать, что поэт сам живет ее жизнью. Не случайно один из разделов книги назван «Про природу и погоду». Но и за его пределами можно найти огромное количество пейзажей, метафор и образов из мира природы. Вслед за Пастернаком Арон Грузман видит необычное в обыденном, внимателен к деталям и подробностям, замечает и называет млечники рядом с первоцветами и нарциссами, береговушек, «непуганых ворон и соек» и многое другое. Он владеет светописью и ярко передает яркие контрасты погоды:

 

Край неба тяжестью свинцовой

Расплющил маковки холмов,

Гроза на город надвигалась

За светлой линией домов.

С тонким чувствованием природы связана и любовь поэта к Левитану. Пейзаж нарисованный и реальный сливаются, переходят друг в друга:

 

Неброский ностальгический пейзаж,

Написанный застенчивым евреем:

Овёс, полоска спелых трав,

Берёзка, лес, и небо голубеет.

 

Я столько раз бродил по той траве,

Садился под берёзой в зыбкой тени,

Следил за облаками в вышине

Через ветвей переплетенье.

 

Но и для нового, чужого пейзажа поэт находит точные и верные слова, соединяя с ними конкретную, «левитановскую» деталь из другого климата:

 

А нынче здесь, в пустыне обновлённой,

Под пальмами, застывшими в строю,

Мне снится луг с берёзою склонённой…

 

Не меньше, чем в природе, автор живет в культуре. Прежде всего, конечно, его привлекают поэзия и поэты. В книге Грузмана так или иначе упоминаются Александр Блок, Наум Коржавин, Павел Коган, Иосиф Уткин, Александр Кушнер, Андрей Вознесенский и, конечно, Пушкин, который занимает первое место по числу цитат и реминисценций. Проникновенные поэтические пейзажи заставляют вспомнить Тютчева и Фета. Пронзительно и сильно, с яркими деталями и оригинально осмысленными цитатами звучат стихи Грузмана о любимом поэте – Борисе Пастернаке. Обилие цитат не портит стихотворение, в нем, в соответствии с замыслом, «преображаются» и «имбирно-красный лес кладбищенский», и протяжная перекличка поездов, и другие образы прекрасного стихотворения Пастернака.

В книге много рассуждений о жизни стиха и о труде поэта, иногда звучащих с юмором, а иногда на полном серьезе. Среди них мне хочется выделить философскую мысль о сущности поэзии как называния доныне не названного. Поэтический настрой, вдохновение останутся бесплодными, если поэт не сумеет воплотить их в слово, дать точное имя своим переживаниям:

 

Как тускло в мире одиночества,

Легко тоска одолевает…

Стихи без имени, без отчества,

Не прозвучавши, умирают.

 

Арон Грузман видит в поэзии гармонизирующее начало. Наши чувства представляют собой «темный хаос», но стихи выстраивают их в ясный и гармонический ряд.

Так же сильно, как поэзия, близка автору музыка. Два великих музыканта упоминаются в «Дневнике старения» – Бах и Моцарт, именно те композиторы, чью музыку герой Германа Гессе считал «небесной», в отличие от всей остальной – земной. Стихи об исполнении скрипичной сонаты Баха демонстрируют нам и глубокое проникновение в музыкальное произведение, и способность передать это непередаваемое чувство средствами другого искусства – поэзии:

 

В меня вливался звук глубинный,

Пронзал меня насквозь,

Я слушал, голову закинув

И не скрывая слёз.

 

Так же глубоки стихи о «Реквиеме» Моцарта. Как известно, большинство произведений композитора написаны в мажорной тональности, и хотя зрелые творения Моцарта контрастны и драматичны, великий композитор не терял своего оптимизма. Но для Грузмана все эти оптимистические вещи окрашены трагизмом «Реквиема» как памятью о несчастной и несправедливой судьбе гения.

Об обращении поэта к живописи уже шел разговор раньше. Здесь уместно сказать, что сама жизнь воспринимается автором стихов как размашистое, эпическое живописное полотно: «Жизнь пронеслась широкими мазками…».

В отличие от многих других сборников, «Дневник старения» не эгоцентричен. И в настоящем, и в прошлом поэта сопровождают друзья, родственники и даже случайные люди. Размышления о старости питаются не только личными переживаниями, но и сочувствием старикам, доживающим свой век в доме престарелых. Их жалкое существование и гармонирует, и контрастирует с печальным и прекрасным южным пейзажем (стихотворение «Скорбный приют»). Сильнейшее бремя старости – одиночество («скоро не с кем будет говорить»). Воспоминания поэта населены друзьями детства и юности. Память об ушедших оживает при взгляде на их портреты. Рыжий соседский мальчик, его родители и его игра, исчезнув из реальности, продолжают существовать в памяти и становятся стихами («Крокет»). Автор осознает эту свою направленность на людей и пишет о ней в стихотворении «Игры памяти»:

 

Прожив одну и ту же жизнь,

Пройдя одной тропою,

Ты, может, вспомнишь неба синь,

А я ‒ что рядом шёл с тобою.

 

В своих стихах Грузман часто говорит о том, что прошлое не было полностью счастливым и безоблачным. И если «пещерную вражду» и другое причиненное ему зло автор старается забыть, то куда труднее заглушить муки совести из-за совершенных когда-то ошибок, которые теперь уже невозможно исправить. Прошедшие годы не притупляют эту боль. Наоборот, тяжелые страницы написаны в памяти огненными буквами, подобно приговору библейскому царю Валтасару.

Но вместе с болью приходит и философское понимание того, что жизнь неповторима и уникальна и что невозможно было прожить ее иначе. И тогда горечь сменяется сладостью, а прошлое начинает звучать как музыка, в которой грустные и радостные ноты составляют гармоническое единство.

 

С щемящей сладостью

проходят пред тобой

Тобою совершённые

ошибки –

Не совершать их

мог бы кто другой:

Ты не способен был

гудеть в гобой,

Твой жребий был

играть на скрипке.

 

Мотив верности себе и своей судьбе неоднократно повторяется в этой книге. Человек обречен на верность своей природе: «Мы не в силах ту суть изменить…».

От веселых и печальных воспоминаний, от раздумий о старости и смерти поэт приходит к философскому осмыслению мира. В стихотворении «Пути познания», начав с общеизвестного утверждения о сложности мироздания, он заканчивает философским парадоксом: чем фантастичнее наши представления, тем они оказываются вернее.

К сожалению, многие стихи сборника выглядят недоработанными, «сыроватыми». Тут и там автор нарушает им же самим выбранные поэтический метр и схему рифмовки. Например, в стихотворении «Воспоминанья», открывающем раздел «Лирика», в двух строфах заявлена перекрестная рифмовка, но в последнем четверостишии первая и третья строка не рифмуются. К другим недостаткам можно отнести неоправданные инверсии, утяжеляющие звучание строки: «К трагичным в юности страданьям». В некоторые стихи попали слова из другого стилистического или семантического ряда: «Я утомился працювать». Хотя, несомненно, можно понять желание автора снизить пафос текста, отнестись с юмором к прожитой жизни, тем не менее единичное употребление украинского слова кажется стилистически неоправданным.

Несмотря на эти недостатки, книгу Арона Грузмана отличает тематическое и стилистическое единство, соответствующее цельности личности и непрерывной длительности жизненного пути. И в то же время в этой книге немало стилизаций и большое разнообразие мотивов. Все их невозможно перечислить в коротком предисловии. Хочется отметить хотя бы коротко темы религиозной веры и неверия, принадлежности к вечному еврейскому народу, интимную лирику и т.д. Основной посыл книги, как мне кажется, – это стоическая философия, героический оптимизм, мужественное и ироничное принятие неизбежности и радость жизни, какой бы ни была эта жизнь.

Эту книгу можно читать с любой страницы, она всегда открыта для понимания и найдет сочувствие у любого читателя. Ее предмет – сама жизнь, веселая и грустная, единая и бесконечно разнообразная, связывающая одной нитью – человеческой памятью – молодость и старость, березки севера и пальмы юга. Это своеобразный гимн «обычному человеку», способному вместить в свой короткий век все разнообразие Вселенной.

Вадим Гройсман