Лия Музыкант родилась в Москве. Закончила биологический факультет МГУ, доктор биологических наук. Автор стихотворений, нескольких детективных повестей, воспоминаний, публиковавшихся в русскоязычной прессе Израиля и США и в сетевых журналах. С 1993 года жила в Иерусалиме. Скончалась в 2015 г.
Зима 1986 года была морозной, в конце января температура доходила до – 30. Я тепло оделась: надела старую шубу из китайской выдры, даже муфту взяла, ведь возраст был не юный. С удивлением я увидела, что у ворот института стоит Донат Семёнович в длинном зимнем пальто и ушанке. В руках он держал красную папку, хотя в другой у него был модный тогда «дипломат». Он явно ждал какую-то машину. Мне показалось, что он чем-то озабочен, – за тридцать лет совместной работы я знала его настроения. Время было тревожное, грянула перестройка со всеми её кооперативными прелестями. Ходили слухи о новом директоре, о хозрасчёте в институте (что это такое – никто не знал). Но о чём беспокоиться шефу – академику, ответственному секретарю РАН СССР, фактически – главе отечественной школы патологоанатомов?
Да, о себе он мог не беспокоиться, но у него был большой отдел, занимавшийся научными исследованиями с применением электронной микроскопии, авторадиографии и других современных методов. Конечно, он беспокоился о нас, своих сотрудниках и учениках, и, очевидно, торопился на какое-то важное совещание. В институтах происходили сокращения, в первую очередь это касалось пенсионеров. Что ж, такова жизнь – c‘est la vie! Я пришла на работу с мыслью, что, может быть, скоро нам придётся прощаться.
Я решила прибрать в своём лабораторном шкафу и наткнулась на старые, ещё со времён кандидатской диссертации, препараты миокардов крыс при физических нагрузках. Вспомнился наш маленький лабораторный виварий, в котором по требованию Доната Семёновича поддерживалась идеальная чистота. Мне приходилось проводить там немало часов (слава Богу, я бывала не одна), заставляя плавать белых крыс (так мы подвергали их физической нагрузке)… Хотя всё это было непросто, я очень старалась.
В центре вивария стоял небольшой стол, на котором Донат Семёнович препарировал подопытных животных. Ассистировал ему Лука Спиридонович Рубецкой, наш врач-патологоанатом. Тема его кандидатской диссертации была «Обратное развитие патологически изменённой циррозом печени», в ней исследовался процесс регенерации клеток печени после ликвидации патологических воздействий.
«Регенерация клеток печени происходит непрерывно», – любил повторять Донат Семёнович. Он ловко и с большим удовольствием препарировал бугристую печень кроликов, что-то напевая. Особенно часто это были «Московские окна»:
Он мне дорог столько лет,
И его прекрасней нет –
Московских окон негасимый свет.
«Ну а что ваши крысы – скоро они наплаваются?» – спрашивал он и смотрел на меня своими чёрными глазами, как будто жалея то ли меня, то ли моих уставших крыс, а может быть, и меня, и их. А мне хотелось доказать, что с помощью чисто химических методов можно раскрыть работу клеток сердечной мышцы.
Гистохимический метод по Шатодашу (так называемая PAS-реакция) выявлял глыбки гликогена в клетках миокарда. Докраска эозином – и получается прекрасная картина: на синем фоне розовые глыбки. Донат Семёнович был в восторге, но виду не подавал – только про себя шептал: «Неужели такое простое решение вопроса? А почему гликоген распределяется так неравномерно?». Я знала, о чём он думает: он давно говорил о различной интенсивности работы клеток миокарда (и не только миокарда). Так что же, богатые гликогеном клетки «отдыхают», а лишённые его интенсивно работают? Слишком простое решение вопроса. Мы решили, что неравномерность содержания гликогена в миокарде обусловлена фиксацией. Но это было прекрасное совпадение: ярко окрашенные глыбки гликогена в клетках миокарда при нормальных условиях ‒ и его почти полное исчезновение при тяжёлой физической нагрузке.
Я в восторге пришла к Донату Семёновичу с этими препаратами и цветными слайдами, но он охладил мой пыл: «Красиво, очень красиво, но что дальше? Как составить целую картину?». – «Гликоген расходуется при нагрузках, а потом, когда крысы отдыхают, восстанавливается!» Донат Семёнович явно удивился моей прыти – для него я долго оставалась маленькой послушной девочкой. Он встал. «Вот голова! – с каким-то удивлением сказал он. – Давайте, работайте!».
В 1962 году окончательно определилась тема моей диссертации: «Изменения миокрада при физической нагрузке, искусственной остановке сердца и восстановление сердечной деятельности после этих воздействий». Материала было много, но предстояла ещё большая работа. И вдруг я с удивлением увидела, что в программе нашего учёного совета на 28 мая поставлена апробация моей диссертации и указано её точное название. Но ведь учёным советом даже моя тема ещё не была утверждена, как же я успею? Я пожаловалась Луке Спиридоновичу, но он усмехнулся: «Донату надо получить профессора, а мы, его ученики, – козлы отпущения!».
Козлом, то есть козой, я себя не считала и решила успеть, непременно успеть! Работу я написала быстро, но, конечно, часто приходила в кабинет к Донату Семёновичу за консультацией. Часто мы засиживались до семи ‒ восьми вечера и говорили не только о науке. Он рассказывал о своей юности в Москве на Арбате. В те годы было не раздельное, как во время и после войны, а совместное обучение. Ему нравились высокие стройные девочки, но успехом он тогда не пользовался. А в институте он нравился очень многим… Его же внимание привлекали только несколько дам, я к их числу не принадлежала.
Часто мы говорили о писателях. Вкусы у нас были разные: моим любимым писателем был Оноре де Бальзак, а Донат Семёнович любил Чехова. Его восхищала чеховская любовь к людям, то, что Чехов, уже будучи известным писателем, включился в лечение холеры в России и создал в своей усадьбе Мелихово врачебный пункт для крестьян. Это был, по мнению Доната Семёновича, настоящий подвиг. «Читайте Чехова, это был великий патриот России! А его чудесный, добрый юмор – помните “Медведя”?» Ну как с этим поспоришь!
Незаметно наступила весна. Моя диссертация была готова для предварительной защиты, и наши «посиделки» с шефом прекратились: он был занят своим другим диссертантом – вскоре должна была состояться защита Л. С. Рубецкого. Лука Спиридонович приехал в Москву из Сибири, где долго работал фельдшером, потом окончил заочно медицинский институт. К столичной жизни он понемногу привык, но от науки был далёк, к тому же, часто выпивал. Шеф ценил его за умелые руки, что очень важно в патологической анатомии. Диссертацию Луке Донат Семёнович написал (вернее, надиктовал) сам, слайды препаратов были великолепны. А вот какие вопросы и выступления могли быть на защите, никто не знал. Шеф старался казаться весёлым, но нервничал. Ему бы закурить ‒ у нас все мужчины курили, женщины тоже потихоньку пробовали: всё-таки это был морг. Но он никогда не курил.
«Когда Лука бы защитил – вот это был бы Лукуллов пир!» – говорили наши хирурги. И Лукуллов пир, с брызгами шампанского и дымком карского шашлыка, состоялся в мае 1962 г. в ресторане «Арагви». Защита прошла благополучно. Конечно, были некоторые проблемы, но Донат Семёнович красочно описал юность диссертанта, рассказав, как он, ещё совсем мальчиком, спешил на лошади в дальнее сибирское село на помощь мужчине, которого укусил бешеный волк.
А в апреле 1963 года наступило моё время. Я хорошо знала свой материал, но имя Лия Израилевна могло вызывать у некоторых членов совета негативную реакцию, и Донат Семёнович отлично знал, у кого именно. Хорошо, что председателем совета был академик Анатолий Иванович Струков, который относился к Донату прекрасно. Вопросов было много, были и не очень корректные выступления. Я отвечала спокойно, хотя злилась. Как хорошо иногда злость помогает! А ещё тревога шефа подстёгивала, не хотелось его подводить. Каскад вопросов и ответов, наконец, закончился. Все 13 членов учёного совета проголосовали единогласно. Друзья окружили меня с цветами и поздравлениями.
Банкета в тот день не было, он состоялся в лаборатории через несколько дней. Я ждала, что мы с Донатом Семёновичем будем оценивать мои ответы оппонентам, их замечания и так далее, но шеф просто поздравил меня. Потом он сказал: «А мы хорошо выпили за ваше здоровье. Теперь подумаем, чем заняться дальше. У меня есть некоторые соображения». – «А когда же мы будем обсуждать мою защиту? Все говорят, что было очень интересно». – «Это уже пройденный вами этап, так зачем его обсуждать? Никогда не возвращайтесь в прошлое – ни в жизни, ни в науке».
Я хотела возразить, что вся гистология построена на прошлом – «гематоксилин – эозин», остальное всё – красивые привязки, но смолчала. Потом я поняла, почему он не хотел возвращаться к защите: он так много нервов потратил во время этих «дебатов», так волновался за меня. Мне очень хотелось сделать Донату Семёновичу какой-нибудь подарок, но ничего подходящего я не нашла. Правда, потом, через несколько лет, когда у меня появился поклонник, представитель японской фирмы А. Накасима, я подарила шефу красивую ручку с золотым пером фирмы Pilot. Она заправлялась баллончиком с чернилами и была гораздо лучше шариковых ручек, которыми тогда все писали. «Пойду хвастаться в ВАК», – сказал Донат Семёнович, и я поняла, что подарок ему понравился. Валюты у него не было, поэтому попасть в магазин «Берёзка» и купить себе такую ручку он не мог. Как говорил остроумный господин Накасима, «чёрных и жёлтых туда пускают, а белых нет». Так было в советские времена (правда, для меня, как и для многих, они не были такими уж плохими).
Донат Семёнович предложил мне новую тему для исследований: «Стресс при ожогах» (сильный стресс при ожоговой болезни вызывает выброс кортикостероидных гормонов). Я исследовала гипоталамус, гипофиз и надпочечники на секционном материале, который мне «на блюдечке с серебряной каёмочкой» приносил служитель морга Володя Оськин. Дашь ему «мерзавчик» – он и рад. Спирт у меня всегда имелся – он был нужен для работы, ведь свои препараты я красила сама. Получала я его, как и наши лаборанты, у Доната Семёновича. Он спирта не жалел – отдел получал каждый месяц шесть литров ректификата. Разбавленный спирт использовался и для дней рождения, праздников.
Восьмое марта вообще был святой день. Деньги на угощение собирали со всех в день зарплаты. Обычно на столе стояли вино, бутерброды с колбасой, винегреты, а во главе стола сидело начальство – Донат Семёнович и Леонид Давыдович Крымский. После поздравлений начинались танцы. Я танцевала с Леонидом Давыдовичем, который мне долгое время нравился, Донат Семёнович – обычно с полной высокой лаборанткой Машей. Ничего смешного в этом не было: шеф хорошо вёл, и они смотрелись как очень симпатичная пара. На наш праздник приходили хирурги: Андрей Арапов с гитарой, Арнольд Аданян. Пели песни: неизменную «Рыбачку Соню» и «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна». Донату Семёновичу действительно не нужен был берег турецкий, свой отпуск он проводил на даче в деревне Свистуха. Это было дивное место – рядом лес и широкая Москва-река.
В отпуске он обычно работал над новой книгой. Гистохимия его больше не интересовала, он вдруг сильно увлёкся электронной микроскопией. Наш новый сотрудник Борис Викторович Втюрин, специалист в этой области, собрал новый электронный микроскоп, привёл его в рабочее состояние, и мы смогли получить электронограммы клеток сердца и печени.
Конечно, мы с интересом смотрели на электронные микрофотографии внутриклеточных структур. Митохондрии и лизосомы чётко выделялись в цитоплазме клеток, и количество их резко увеличивалось в патологически изменённых органах – в гипертрофированной сердечной мышце, в поражённой циррозом печени. «Это же внутриклеточная регенерация! – в восторге кричал шеф.– Борис Викторович, вы сделали гениальное открытие!»
Исследования вирусов с использованием электронного микроскопа в СССР проводились давно – моя университетская подруга защитила диссертацию по вирусам гриппа в Институте вирусологии в 1964 г. А что касается клеток сердца, печени и других органов, то Донат Семёнович считал, что их в СССР посредством электронного микроскопа не изучали, и, кажется, был прав.
Нас захватила, как волна,
Регенерации стихия,
Но кто-то там вдали шептал:
«Ведь это всё – гипертрофия!»
Эти стихи я сочинила для нашей новогодней газеты. Однако скоро выяснилось, что не шептали, а громко кричали: «Саркисов путает регенерацию с гипертрофией – в цитоплазме клеток не может происходить никакой регенерации!». Статья такого содержания за подписью видных профессоров Войткевича и Дедова появилась в журнале «Гистология и эмбриология». Журнал этот был не очень популярным, но его редактировал ленинградский профессор N. (Донат Семёнович хорошо знал его и, работая в Ленинграде, активно с ним общался).
Биологи-гистологи, представители «чистой» науки, негодовали, что патологоанатомы исследуют процессы регенерации, да ещё посредством электронного микроскопа. «Электроника в медицине – удел вирусологов. Они прошли специальное обучение, которое требует технических навыков, а ни у Д. С. Саркисова, ни у Б. В. Втюрина их нет», – говорил на симпозиуме по регенерации в 1-м московском мединституте профессор А. Войткевич. Донат Семёнович воспринял эту критику болезненно и послал в журнал «Гистология и эмбриология» большую статью, но она не была опубликована. Эта бесполезная дискуссия шла несколько лет, и нервов шефу она попортила немало.
Летом 1971 года он сообщил мне о трагической смерти профессора А. Войткевича, который повесился у себя дома прямо в кровати. «Да он же был шизофреник, я давно это знал», – прокомментировал Донат Семёнович. Так это было или нет – я не знаю, но восточную злость шефа я видела в первый и последний раз. Настроение у Доната Семёновича было отпускное, он всегда брал отпуск в июле-августе. Каково?
Потом, уже после смерти А. Войткевича, я случайно познакомилась с профессором N., который объяснил мне, почему он не напечатал ту статью. «Там было много крепких выражений, и Саркисян должен быть благодарен мне за то, что она не появилась в журнале». Я удивилась: неужели шеф способен крепко выражаться, да ещё в печати? Грубых слов я от него никогда не слышала. Вот до чего несправедливая критика может довести даже такого спокойного и порядочного человека!
В октябре 1971 года мы большой командой поехали в Ереван на Всесоюзный съезд патологоанатомов. Такой съезд проводился раз в четыре года. Я ехала с докладом, Донат Семёнович – как член общества патологоанатомов, Крымский и Галанкин – за компанию. Ехали поездом, мы в купейном вагоне, Донат Семёнович и Крымский – в мягком. Когда стали подъезжать к Еревану, шеф пришёл к нам в вагон. «Смотрите, как красива армянская земля, она вся розовая. Отчего? Из-за камней розового цвета ‒ или солнце так освещает?» Мы тоже восхищались этой красотой. «Вы, Донат Семёнович, впервые в Армении?» – хотела я спросить, но не решилась. Он сам сказал: «А ведь я здесь в первый раз. Таких армян, как я, в Москве много».
Наконец мы приехали. Нас встречала большая группа врачей. Среди них мне были знакомы Арнольд Адамян, наш бывший аспирант, и Сергей Джагарян – он приезжал к шефу за консультацией по поводу своей диссертации. Съезд открыли вечером в театре. Большой зал был заполнен народом. В президиуме – профессора Ереванского мединститута и приехавшие гости, среди них Донат Семёнович. После выступления министра здравоохранения Армении он сделал короткое сообщение об обратимости патологических процессов. Его выступление было встречено аплодисментами. А потом был прекрасный концерт, восточные танцы, песни – армянские, грузинские и, конечно, русские.
В последующие дни, после окончания научных заседаний, были путешествия по Армении, уже в индивидуальном порядке. Мы с Беллой, моей подругой, поехали на озеро Севан. Повёз нас туда Сергей Джагарян. Это была чудесная прогулка – до озера три часа езды по шоссе, дорога красивая, повсюду кипарисы, розы… На берегу озера – небольшой ресторан. Там нам подали только что выловленную форель с кисло-сладким соусом и сухое вино. В Ереван мы с Беллой вернулись в полном восторге.
«Сергей, привезите сюда завтра Доната Семёновича!» – попросила я. – «Я ему предлагал, но он пока отказался. Женщины с утра готовят какие-то необыкновенные блюда. Будут салаты с лепестками синих роз, они обещают долголетие. А уж шашлыки из молодого барашка!.. Все хотят заполучить его в гости, не увидите его до самого отъезда!»
На другой день я встретила Доната Семёновича и Володю Галанкина в ресторане гостиницы. Шеф пригласил меня к своему столу. На обед мы заказали мамалыгу – очень вкусную кашу из кукурузы, любимое блюдо армян. «В Москве буду вспоминать эти счастливые дни», – сказал Донат Семёнович. Я рассказала о своём путешествии на Севан. «Нет, на Севане я не был, – ответил он. – Я проводил время в маленьких садиках за кавказским столом. А вот сейчас ем мамалыгу и отдыхаю». – «Так вас же кормили салатами с голубыми розами, символом долголетия!» – не выдержала я. – «Голубые розы – армянские штучки, и кому нужно долголетие? Видел я в большой Академии 90-летних стариков – это же ужас! – воскликнул он. – Жить надо только пока ходят ноги, пока тебе улыбаются вот такие симпатичные девушки!» К нашему столу подошла Белла. Донат Семёнович налил всем по бокалу сухого вина: «Давайте выпьем за наш благополучный прилёт домой, за здоровье, за счастье!»
Сейчас я спрашиваю себя, а был ли он счастливым человеком? Конечно, был, но это было нелёгкое счастье.
Как хотелось бы вернуться в прошлое, когда мы с шефом ходили из медицинской библиотеки на площади Восстания до метро «Маяковская» и говорили о кино, о любимых книгах и обо всём на свете! Опять прощаться у метро, и чтобы он целовал меня в щёку…
Leave a Reply