Александр Кучерский ПРОЕКЦИЯ ФЁДОРА

Он легко доплыл до волнореза и влез на него. Здесь один господин удил рыбу. Федя вежливо поздоровался по-русски, господин кивнул из-под шляпы и уставился на свою удочку. Федя засмеялся от удовольствия, когда он подсёк и выдернул рыбку. Господин бросил рыбку в канистру и указал Феде на свободную удочку, лежавшую возле него. «Можно взять? ‒ догадался Федя. ‒ Спасибо». Он стал бойко ловить, а пойманных рыб опускал в канистру этого господина, высокого, пожилого, костистого. «Немец», ‒ решил Федя. Насчёт первой рыбки немец возразил, но Федя сказал: «Пускай!» ‒ и он понял и потом только делал движение нижней частью лица, когда Федя клал ему новую рыбку. А Федя увлёкся. Лазурные волны плескали на волнорез. «Как хорошо на солнце, на море! ‒ думал Федя. ‒ Как будто я здесь родился и всё это мне родное и близкое, а я-то родился не здесь. Если бы здесь, то был вполне счастлив, а так ‒ не вполне. Эх, горький край, ты мне снишься!» Он хочет напеть родную, широкую песню, но плеск чудных волн дробит её звуки, а ветер срывает их с губ. И так летит время. За немцем приехала лодка, и Федя сдал удочку. Нечего делать. Он прыгнул в воду, нырнул и поплыл.

Жена стояла на берегу подбоченясь, и, только он вышел, загудела низким, как туба, голосом. Федя освоил тубу и играл на ней в духовом оркестре в саду, ему это шло, но на жене не сыграешь! Он отвернул лицо и пошёл. Толстая, приземистая жена шла за ним и поносила его ужасно, а разгорячась, тяжело хлестнула по спине мокрым купальником. Он обернулся: «Ну что я терплю от тебя такие обиды?! Что я сделал тебе, чёртова ты корова?». А виноват, что задержался на волнорезе, забылся. Грубая женщина! У неё тот козырь, что он выпивает. Подумаешь, ой-ой-ой! Слабость, присущая человеку, и даже не слабость, а только привычка. «То-то я представляю, как улечу завтра, а он оторвётся! ‒ басила жена. ‒ Всем тут покажешь, каков ты есть русский мужик. Слетел дочке на голову». ‒ «С тобой и слетел!» ‒ «Я скажу зятю, чтоб моментально тебя отправил, если запьёшь». ‒ «Я не запью. Что я, не понимаю?» ‒ «Запьёшь!» ‒ «Ну так и запью тебе назло!»

И назавтра жена улетела. Простились как родные, крепко расцеловались, и Федя сразу по ней заскучал. Стоит им разлучиться, как он скучает и видит её молодую, худую, глазастую, а не толстую и драчливую. Он удивляется этим подменам, а также себе самому ‒ этому человеку, с которым не разлучаясь живёт пятьдесят лет и сколько-то дней. А жена в свою очередь видит, какой он от природы красивый: артист! Каким его увидала при встрече, такой он и есть, несмотря на помехи. Шли с подругой и повстречали этого Федю, с которым подруга раньше встречалась, и сразу Аня подумала определённо: это красавец! Это было явление красоты. Но что же делает пьянство: как бы размыливает лицо, и его писаный рот не остаётся на месте ‒ сползает. Она наподобие этого опускает свой рот, чтобы вполне объяснить кому-то, кому она всё объясняет, что происходит, когда Федя напьётся. Справа из кресла смотрит девочка лет десяти; за её головой, за растрёпанными волосиками, в иллюминаторе Чёрное море ‒ дымчатое, огромное. Уже так далеко улетели, что страшно подумать.

Счастье Феди, что он отходчив и забывает об огорчениях. Зачем на душе носить камень? Кому от этого легче?

Федя беседовал с зятем и говорил:

‒ Так это всё и закончилось!  ‒ Он сделал жест плоской ладонью, как бы отрезал. ‒ Остались горы железа на месте такой замечательной индустрии. Железа и всевозможных других материалов. Ведь что только не выпускали: от иголки до самолёта и далее. Теперь, говорят, заводы скупают китайцы и тянут к нам ветку: будут вывозить. Люди рассуждают: а пускай! Пусть дышит земля, как при царе Горохе! Везде пошли огороды. Дальше подступят леса, зарастят, подойдут под самые окна, и будет как в Чернобыле. Там медведи и лоси гуляют по улицам, и леший бродит, и русалка на ветвях сидит. И я там был и друзей хоронил, как и я, ликвидаторов. А я ложился в канаву, в сырую листву, и так перенёс и сижу с тобой, выпиваю.

Он выпивал, а зять пил свой чай. Фёдор не нуждается в том, чтобы с ним выпивали, он говорит: «Я пью один». И прибавляет: «Пушкин». Не все знают, что это стих Пушкина, и спорят.

‒  Рыси заглядывают в пустые окна, некому стрелять. Прилетают экзотические птицы. Не попугаи, конечно: попугаев там нет, сам понимаешь. Но другие эндемики. (Феде нравится это веское слово, он после него делает паузу.) Дождь шелестит по лесам. Помнишь ты, как дождик шелестит в лесу? Приеду, пойду на охоту. А погулять бы с ружьём на Полесье! Только добраться до места, а там не поймают, и ловить некому. «В Чернобыле жили евреи, ‒ говорит зять, ‒ а теперь нет и памяти». ‒ «Я будто слышал. А чем они занимались?» ‒ «Ремёсла, торговлишка, лесосплав. Но больше молились». ‒ «Вот скажи, какой смысл молиться? Что в этом есть?» ‒ «Не знаю. Душевный покой, наверное». ‒ «Да, покой нам только снится». ‒ «Вы, отец Фёдор, прям говорите  стихами». ‒ «Я что ‒ вот жена! Она в школе на спор прочитала “Онегина”. Наизусть. Учитель проспорил и поставил ей пятёрку в четверти».

Зятю мнится, что он прибегает к посредству Фёдора для какой-то своей, ему самому не ясной цели, а Фёдор как медиум. Этот порывистый и непредсказуемый человек идёт с растопыренными руками, во мгле обнаруживает предметы и передаёт их назад, а он их берёт и дивится их свойствам. Фёдора самого при этом не видно ‒ только его проекция, и возникают его передающие руки.

Тесть с достоинством наливает себе вторую, твёрдо полагая, что закончит на третьей. Между третьей и четвёртой та разница, что с четвёртой начинается пьянка, а третья ‒ граница у нас на замке. «Я пью один», ‒ мысленно повторяет зять. Какая связь у Фёдора с Пушкиным? Как будто своя. «Это третья, последняя. Душа меру знает», ‒ говорит Федя как бы жене, которая одобрительно наблюдает его поведение.

Федя выходит прогуляться и находит применение дремлющим силам. Кошку выручить с дерева, спустить коляску с детёнышем или даже с двумя и так далее. Мамаша сходит за ним по ступенькам и не скажет спасибо, потому что это как бы нескромность со стороны религиозной женщины. Но бывает, что говорят, ‒ они тоже разные.

А в среду Федя напился и упал под дверью соседки с нижнего этажа и там лежал. Соседка открыла дверь, перепугалась, кричала «амбуланс, амбуланс», но Федя очнулся, всё понял и, врастопырку цепляясь руками за перила, ушёл к себе выше. Там он опустился на коврик под дочкиной дверью, вытянул ноги, как измождённый путник. «Подожди немного, отдохнёшь и ты», ‒ пробормотал и уснул. Дочка в этих случаях ненавидит его, и люто же она ненавидит! Этого Фёдор не постигает. Он не находит в себе этой ярости, лютости, и откуда она у дочки? Возможно, был предок в отдалённом поколении, так далеко, что и знать невозможно, какой-нибудь даже зверёк. Конечно, одно ‒ любовь к детям, а другое ‒ к родителям. Он себя спрашивает серьёзно и строго: а любит ли он свою престарелую мамашу? И до какой степени? Мамаша недружелюбная, сплетница, злая. Копейкой не выручит, а у самой точно есть. Так за это её не любить? Жалко видеть, как она старится и слабеет. Привезти ей подарок из-за границы. Но что бы такое? Не знаешь, чем порадовать человека, который не рад ничему. И ещё скажет: «Ну что? Это зачем?». А привезти ей крестик из Святой земли, кипарисовый, и его освятить! Что, тоже спросишь ‒ зачем? Мамаша тогда промолчит, а потом наденет крестик на свою шею или, возможно, на внучкину и скажет: «Меня только с крестиком похороните». И это вещь, которая побивает все другие, хотя чистейший предрассудок. Никакую другую с собой не берут, потому что все понимают, что вещи там не нужны, а крестик зачем-то нужен. Странное и непривычное размышление, но некого расспросить об этом, некого совершенно.

Рано утром, когда солнечный луч ещё золотит листву и дорогу и греет, не жжёт, Федя идёт на работу. Зять устроил его к Сергею на стройку. Этот Сергей деловой, у него работают без баловства, он платит наличными, но если что, скажет без предисловий: «Ты завтра не приходи». Работа знакома Фёдору: вязать арматуру, заливать бетон, потом разбирать опалубку и так далее. Но не стали бы в копейку прогульные дни, говоря словами поэта, и не выгнал бы, главное. Федя очень крепится после последнего приключения, а Сергей присматривается к нему. Был момент, что как будто хотел подойти и сказать, но передумал, прошёл мимо и уехал на своём джипе. Это послужило уроком Фёдору, а он считает, что уроки нужны. Как случилось в последний раз? Он зашёл домой на обед, а у зятя видел в буфете спирт для какой-то надобности, чуть ли не для приборов. Бутылка была непочатой, но Федя вдруг с дерзостью сорвал крышечку и налил, и налил ещё четверть стакана. Похлебал наскоро суп и ушёл. А вечером как назло предложили ребята, ну вот и всё. Хорошо, с дочкой виделся мельком, с утра, когда она убегала, и она только в дверях обернулась и кинула в него взгляд через комнату, но это была только секунда. Он скрепился неимоверно, умылся, съел кисломолочное и пошёл на работу. Шёл и думал, как человек, проходящий суровое испытание и взыскание. Вечером он купил бутылку такого же спирта и подменил початую, а ту вылил в раковину, и рука не дрожала.

Когда вышел срок, зять отвёз его в аэропорт. Между ними ни слова не было упрёка или обиды. В последний момент Фёдору даже показалось, что, обнимая его, зять был немного растроган, а впрочем, ведь он и сказал перед тем в машине, что ему будет жаль. Только чего, в сущности?