Галина Миневич БАГЕТ

Воспоминанье прихотливо

И непослушливо. Оно

Как узловатая олива:

Никак, ничем не стеснено.

Свои причудливые ветви

Узлами диких соответствий

Нерасторжимо заплетет…

В. Ходасевич

 

Как они это делают, уму непостижимо. Длинную такую булку ухитряются вдоль разрезать, начинить всякой всячиной. Выглядит аппетитно, но как же кусать? И не мечтай, вываливаться будет неизбежно. Хотя перекусить было бы нелишне: ещё даже Илан не пришёл, когда я завтракала. Там, наверно, соус вязкий, он скрепляет. Идиотка! Узоров из соуса на футболке тебе не хватает. Дотерпишь до Викиного пирога. А вот у этого солдатика получится, уже получается. Крупный рот на довольно-таки худом лице и губы пухлые, но чуть-чуть – а то бы не было этой романтической мужественности. Боже, а какие глаза, да с ресницами, прямо как у Тали. Ну-ну, на молоденьких засматриваемся? Хорошо. Вспомни, что по этому поводу было сказано, и главное, когда сказано.

Лучше найди себе место: до автобуса, между прочим, больше часа. Где-то нужно сесть и попробовать расслабиться. Пакеты желательно не растерять. От духоты, честное слово, дуреешь. Как в середине лета, а ведь сентябрь скоро заканчивается. Почему-то народу полно. Тов, эйн ма ла’асот[1], без занудства, пожалуйста. Давай отнесёмся непредвзято к этим ступенькам. Не так уж плохо. И заметь, процесс поедания багета будет проходить непосредственно напротив. Учись, дорогая! Всё, расслабиться, отвлечься, ни о чем не думать. Сосредоточиться на дыхании. Вдох: раз, два, три, четыре. Выдох: раз, два, три, четыре, пять, шесть. Вдох: раз, два… Действительно, зачем эти люди куда-то едут? Я своих девчонок три недели не видела, и не грех помочь Вике иногда. А скажем, этот хохочущий коллектив куда движется в будний день с утра? Или эта религиозная пара с розовым младенцем. Фу, глупости. Вдох. Выдох. Вдох. Если бы выучилась вождению в своё время, не прыгала бы сейчас с автобуса на автобус. Ну да, в своё время: двадцать лет назад. Именно тогда желание возникло. Вика и друзья подталкивали, мама тоже была за, а мои мужчины – совсем наоборот. Юлик беспардонно смеялся. Преданный братик, называется. Валерочка отшучивался: «Оставайся мужней женой, о которой есть кому позаботиться». И папа: «Ты же пылесос без посторонней помощи не включаешь. Как с автомобилем будешь ладить?» Он был прав, конечно. А может, научилась бы?

Вот Вика другая. Она никакой техники не боится, в два счёта разбирается. И на неожиданнейшие вещи способна. Понадобилось – квартиру сама отремонтировала. Решила в свои тридцать, что будет новую профессию осваивать, и освоила. У неё вообще всё сложилось поздно. Михальку родила, когда тридцать семь исполнилось… Но ничего, молодец. Мой стойкий оловянный солдатик. Будет лезть сквозь тернии, карабкаться, обдирая колени, и наконец торжествующе скажет: асити эт зэ![2]. Уж её от машины оторвать никак нельзя. Водит она мастерски, но с ней напряжённо себя чувствуешь. Я слышала, как Давид её ругал. Похожа, мол, на террориста, удирающего от погони. Комфортно с Валеркой было ездить: воплощённое спокойствие. Уверенное спокойствие. А с Викой картинку вижу: ровное шоссе аж до горизонта, машина набирает скорость, вот-вот взлетит. Это вроде бы самолёт, и Вика за штурвалом в красном шлеме. Ей идёт, она улыбается. Только самолёт гудит, трясется, и от этого в салоне нервничают. Я пытаюсь громко объявить, что она стажёрка, ей трудно, но голос пропал! На меня сердятся. У соседа слева лицо вытянуто длинным огурцом. Сзади люди вскочили и выкрикивают: «Мы разобьёмся!» Это из-за облака. В иллюминатор видно, какое оно плотное, мы застреваем в нём. Сверху облако золотистое от солнца, а снизу зелёное. Там дом деревянный, свет в окошке и кругом зелёная стихия: деревья, кусты, ветки, листья. Они колышутся от ветра и шумят. Мне знакомо это место. Но что ногу сдавило? Ай!.. Неужели я задремала? Так, зачем же ступать по чужим ногам?! Сюда бы подружку мою ехидную Дашу – она бы не церемонилась! У этой дамы, безусловно, диагноз. Так и слышу. Ладно, бог с ней, не ругаться же; лишь бы не перевернула сумку с вареньем. А мне присниться что-то успело. Мы с Викой летели в самолёте, и разгорелся спор среди пассажиров. Непонятно. Секунду назад стояло перед глазами, а теперь рассеивается, уползает. Был точь-в-точь кадр из «Зеркала» Тарковского. И мелькал красный… Нет, уже туман. Где-то у Набокова про сон: сворачивается, как кровь. Ага, смотри-ка, моя дама энергичным жестом отодвинула детскую коляску! Потрясающе. А ребятки добродушные, улыбаются. Могли бы и за руку схватить. Интересно всё-таки, что творится в голове у женщины, которая эдакую шляпку надевает? Наиковарнейшая, смею доложить, деталь туалета. Потому я и уклоняюсь. Но когда-то ведь обожала! В той, догрузовиковой жизни…

У меня собралась немалая коллекция шляп, и каждую новую я обязательно демонстрировала папе. Валерке бесполезно. Его реакция: «Великолепная шляпа, однако, если её снять, приятно будет зарыться в это шёлковое и кудрявое». Тоже неплохо. Но с папой мы обсуждали. Эх, милый мальчик, столь искусно справляющийся с багетом, разве ты можешь хоть чуточку вообразить, какой у меня был папа? Вряд ли ты в принципе допустил бы мысль о моем папе. А он был, он был самый лучший на свете! Он и учил меня, и хвалил, и ругал – всё было счастьем. Тебе это покажется странным, но с ним были отношения ближе, чем с мамой. Я надеялась, что и Вика с Валеркой… Они очень любят друг друга, но нет нашего тесного соприкосновения. Я ему недавно сказала. Непременная трёхсекундная пауза и изящная формулировка: «Это расхождение между практиком и теоретиком». Они же у меня оба физики. Валерочка удивительный. Он талантливый, умный, понимающий. Головка, разумеется, иначе устроена, не как у нас у всех. Но это «иначе» не такое, как у его Тони-аспиранта, к примеру. Там беда, сердце сжимается. Внешне симпатичный румяный хлопец, а внутри чудится что-то механическое, притом дефектное. Нет, у моего героя всегда всё было в порядке! Как-то у него совмещается. Разное совмещается. И нежность с иронией тоже. А, это 82-й год, на свадьбе Арика Лещинского. Я была весёлая, пьяная и кокетничала напропалую с очаровательным гитаристом. Мой муж… неотразимый: стройный, в элегантном сером костюме, с седой прядью и яркими синими глазами. Он притянул меня к себе и прошептал на ухо: «Стареешь, дорогая, на юношей заглядываешься». И поверь, ни капельки не было обидно. Какое там старение! Мы пошли танцевать и танцевали с таким возбуждением, что ой-ой-ой. Под конец затеяли нашу любимую игру для двоих: импровизация на пару-тройку часов. Мы разыгрывали в тот раз необычную встречу, увлекательную беседу, взаимный интерес. И дальше… Восторг. А потом было безумно смешно, когда Валерка осудил: «Вот, значит, как! В первый же вечер!» Мы еще долго с ума сходили. Хорошо, что Вика ночевала у родителей, – мы бы её точно напугали.

А ты, молодой человек, в какие игры привык играть? Вообще, не могу определить, кто ты: основательно загоревший ашкеназ или… Да не умею я различать! Тонкие черты, и что-то мужское с восточным оттенком просвечивает. Красивый мальчик. И куда он едет в эту противную жару со своим автоматом и неподъёмным баулом? Девочки ведь тоже баулы таскают. Жуть. Если бы только это. Мы достаточно, к сожалению, видели, и ударило… ударило по-настоящему через близких друзей. В ноябре 2006-го. Входили в Газу, и Кирилл у нас был единственным погибшим. Скоро десять лет… На военном кладбище и на шив’е[3] вокруг постоянно были ребята в армейской форме. Масса ребят. Они – даже и не объяснишь. Невероятно сильное впечатление. Такой молодежи нет, наверно, больше нигде. Мне захотелось Давида расспросить. Он сказал, что тут не впечатление, а совершенно объективная вещь. Наши парни и девочки не просто идут служить, они фактически идут на войну. Из этого многое вытекает. Я вечно забываю, что у него за должность. Он имеет дело с будущими солдатами и держит с ними связь в армии и после армии. Или после армии уже нет? Неважно. Он мне говорил, какое это запредельное испытание почти для всех, когда служба начинается. Для некоторых однозначно непереносимое. Но у большинства срабатывает стимул: уж очень хотят как можно лучше пройти армию. Обычно заранее начинают пробовать свои силы и тренироваться, часто сверх меры. А я со слов Дианки запомнила, как Кирилл готовился. Он поступил на мехину[4], чтобы попасть в какой-то спецотряд, – так у них неописуемые были нагрузки физические и психологические. Ребята сами один другому давали оценки, и тому, кто оказался неподходящим, стоило вовремя уйти. А их Кира все выдержал на отлично… Мы с Давидом чистили грибы на их открытой веранде, пока Вика теребила Валерку со старым компьютером. Целую корзину мы им привезли из нашего придворного леса. У Давида были живые примеры: как новички встраиваются в армейскую систему, почему это тяжело и как им удается, как система их воспитывает. Я невольно усмехнулась, незаметно, когда прозвучало, что армию нужно считать кузницей характеров. Затаилась и не спросила, он эту метафору где-то услышал или самостоятельно изобрёл. Я всегда с пристрастием наблюдаю, как он обращается с языком. Давид умничка, но в первую очередь надлежит восхищаться его мамой Ритой. Это факт: для того, кто родился в Израиле, он превосходно владеет русским языком.

Ну вот, поплыли ассоциации на тему русского языка. И смешная история Г.А. проявилась. Опять сомневаюсь, мой дорогой визави, что ты это себе представишь… С ума сойти! Цепляется одна и та же мысль. Она сюда не слишком-то относится – так, развлечение надумалось. Но если серьёзно, мысль глубокая, кто-то из классиков подарил. Человек себя и свою судьбу осознаёт в динамике, между тем как для посторонних он статичен. Скажем, работаю я около двух лет в нашем офисе: русская, старше всех, с какими-то домашними проблемами. Кофе каждый час с ними не пью, в телевизионных программах не ориентируюсь. И поболтать-то со мной не о чем. Стараюсь раскидать поскорее бланки, которые на стол выложены, внести данные и пораньше домой уйти. Серость, одним словом. Такая уж родилась. Зато как же мои сотрудницы были удивлены, когда забрели к нам эти американцы с ворохом бумаг. Я краем глаза подметила. Их папки необходимо было вручить кому-то из операторов, но кому? Наше начальство уехало на ешиву[5], на телефоны не отвечало, так что пришлось их выслушивать и даже их начальству звонить. А у них там рак англит[6]. Хани ко мне на следующий день обратилась с явно вопросительной интонацией: את מדברת אנגלית כל כך יפה[7]   Я покивала, поулыбалась, но углубляться лень было. А ведь на какую-то крупицу что-то изменилось. Хани принялась меня расспрашивать о фильме Звягинцева. Девчонки его тоже смотрели, они ушки навострили. Их, конечно, социальный аспект потряс. Ладно, пусть, но отчасти жалко: качество-то фильма осталось за кадром. Каламбур, однако! Я их посвятила в тему мата, им было любопытно. Короче, всколыхнулась немножко угрюмая статика.

А что-то ещё у меня крутилось? Про русский язык. Про необыкновенных людей, с которыми я водилась в Москве. Да, вполне реально, что ты таких никогда не видел. В дом к Г.А. попала, так как пересекалась в переводческих сферах с его женой. Г.А. был натурой коммуникабельной, он быстренько усадил меня чай пить и беседовать. Когда я сообщила, что мой муж напрямую связан с теорией квантовых струн, воодушевился и захотел познакомиться. Ему нравилось говорить, что если кому-нибудь под силу раскрыть тайну мироздания, так это лишь физикам-теоретикам. Он же был истинный гуманитарий… Ха! Допустим, что задачка была бы невыдуманная: обрисуй Г.А. кому-то, кто не в курсе. Для начала – волна энтузиазма, блеск в глазах. Он был уникальной личностью со своим огромным миром, и любое взаимодействие с ним будоражило мозги и чувство. Это не исчезло. Но на таких эмоциях далеко не уедешь. Информация нужна, мадам! Сказала бы, что исключительно грамотный и образованный был человек. Интеллигент прежней закалки. Преподавал, занимался литературоведением, а в бурных 70-х вошёл также в прикладную лингвистику. Сам себя считал больше всего пушкинистом. Много и хорошо писал, но в основном «в стол», поскольку был убеждённым противником советской власти. Будучи, кстати, ее ровесником. Он обладал изумительным даром просветителя и этим привлекал к себе людей. На общение тратил время не скупясь. Любил и умел выпить в подходящей компании, всё у него было от души, со страстью. Иногда заносило: бывал и вспыльчивым, и несправедливым. Внешность имел абсолютно еврейскую, хотя в той богатой родословной смеси еврейство едва присутствовало. Свою историю Г.А. преподнёс под заголовком «Самый блистательный комплимент, которого я когда-либо удостоился». Они с женой отдыхали в Гаграх, снимали комнату у пышнотелой хозяйки, в жилах которой текла кровь абхазская, армянская и греческая. На русском она изъяснялась с чудовищным акцентом и с добавками из соответствующих языков. Однажды, судя по всему, она решила сделать приятное русской жене Г.А.: «Вы знаете, ваш муж, для еврея, неплохо разговаривает по-русски». Я помню, как он рассказывал!

Это особый талант. Вот и у нашего Давида есть: он замечательный рассказчик. Речь о каких-то чужих мальчиках, а тебя захватывает: как бродили по белу свету после армии, где учились, на ком женились. Фотографии рассматриваешь. Не было у него более внимательного слушателя, чем папа. Тот о своих курсантах тоже охотно вспоминал. Как здорово, что Вика его встретила! И кого теперь смущает, что он на три года моложе? Он славный, добрый и такой… крепкий. Это ей награда за её титанические усилия. А нам щелчок по носу. Мы страшно не хотели, чтобы она в Ариэль уезжала. Уверяли, что и в Иерусалиме для неё курс найдётся. Но она определила в своей железной манере: оставить мужа, выйти из его бизнеса и уехать из Иерусалима. Переживания и сожаления разного рода подавить без колебаний. Это наша Вика! И пожалуйста: Давид заехал в Ариэль за какими-то документами, когда она ощупывала свое проколотое колесо. Фантастика. Что там говорят про случайности?

А мой солдат в сторону отложил багет. Он в телефон мурлыкает и улыбается. До чего же дивно улыбается!

Досадное это недоразумение с мамой. Она до конца, увы, держала Давида за невежу. Вика привела его к нам впервые на мой день рождения, и это было на пике дебатов по печально известному вопросу. Родители и Юлики… А недурно Вика юликово семейство окрестила! Пришли они к выводу, что стоит им купить квартиру совместно, но такую, чтобы минимально мешать друг другу. Связались с посредниками, с банками, ужаснулись от цен. И мама давай жаловаться Давиду на эти ужасы. А он ей со всей непосредственностью: «Это штуёт[8] по сравнению с тем, что вы живёте в воюющей стране». За неделю до того обстреляли на дороге его друзей и двое погибли. Мы не знали. Мама осеклась, а когда Вика с Давидом уехали, стала возмущаться. Папа ей доказывал, что она неправа, придирается к словам, а парень что надо и рассуждает трезво. Она взяла и на папу обиделась. Вообще, удивительно. Мама нередко дулась и с папой несколько дней подряд не контактировала. Вела себя независимо. Папа, напротив, переживал. Для него это была вопиющая нелепость. В конце концов она его прощала. У нее с молодости были свои увлечения и занятия. Естественно, музыка на почётном месте: и призвание, и несбывшаяся мечта. Учёба рухнула из-за войны, а потом ещё я появилась. Но она музыку не бросала, регулярно в фортепьянных концертах участвовала. И голос у нее был волшебный, серебряный. Из ранних нежных воспоминаний: мы с Юликом сидим обнявшись на полу и слушаем, слушаем, как мама поёт. У Юлика, ясно, музыкальные способности от мамы. Он был её дочкой больше, чем я, – это мамин опус. Здесь она обзавелась приятельницами, они усердно посещали концерты. И была гимнастика со своим маленьким кружком. Милые чаепития устраивались с конфетами из сухофруктов. Но вот когда папа умер, оказалось, что не существует ничего и она не может жить никак. По отрывочным словам я угадала её ощущение: зачем вставать с постели, есть, пить, дышать, если его нет? Мы приходили к ней с детьми, мама улыбалась, но куда-то в пространство. Через пять месяцев её не стало. По папе я рыдала навзрыд, а по маме тихо плакала. Чёрный период, к которому у меня приклеилось «грусть сама есть». Такая фраза от Саши Соколова…

А зачем я вожу в сумке Kindle и не читаю? О’кей, запнулась в тексте, застряла, бывает. И что, какие предложения? Преодолеть, альтернатива отсутствует. Прореха в эрудиции-то тревожит! Но меня и впрямь повело на этом месте: повествователь, погружённый в детство, юная душа, передаёт папино сексуальное вожделение к книгам и плавно подключает свое собственное. Написано красочно: интимное осязание кожи переплетов, чувственно-возбуждающий аромат клея, аналогия с задранной юбкой, когда потрёпанная ткань отходит от картона… Преодолею, куда денусь. Но не сейчас. Хочется спокойно подумать о чем-нибудь позитивном. А вот оно, позитивное и важное: у нас в семье мужчины между собой дружат. Как же я любила видеть их вчетвером! По торжественным поводам джентльменский состав подкреплялся Аркадием с Димой. Я называла их про себя ансамблем солистов… Но и просто на Юлика с Давидом хорошо смотреть. Они из-за гитары сблизились, и непонятно иногда, кто кого учит. Оба интересуются музыкальными записями и спортом. А Валерка с Давидом прекрасно на любые темы общаются. Ну, почти. Теперь одна из их дежурных – русская поэзия. Раньше у Давида были о ней туманные представления, хотя язык до тонкостей Рита действительно сумела ему дать. Гигант, что ещё скажешь! Там своя повесть. Она из добротной харьковской интеллигенции, главным устремлением её была филология. Реализовала мечту: Москва, филфак. И вдруг любовь! Аркадий, который целиком поглощён сионистской деятельностью. Они в алию[9] семидесятых и попали, так что Рита едва успела диплом защитить. И где ж тут ей, бедняге, было работать по специальности? Она смеётся: «Я себе по заказу ученика родила». На Димочку у неё уже пороха не хватило. Кроме того, она последовательно и фундаментально переключалась на иврит.

 Да, с русской поэзией успех несомненный. Настоящий семинар учредили. Это Вику осенило, что новый импульс Валерке нужен, новое вдохновение. Давид взялся, пришёл набиваться в студенты. Разумеется, ему потом понравилось. А уж как учитель увлёкся! Он ведь из правильных советских физиков, которые не одной лишь физикой занимались… Той зимой ребята у нас обедали, а затем прочитали, что к концу дня будет снег, и заторопились. Валерка на прощанье спросил: «Кому фраза принадлежит? На свете нет тоски такой, которой снег бы не вылечивал». Давид только лоб наморщил. Подсказка: Пастернак или Мандельштам. Давид заулыбался: «Конечно, Пастернак». Наш мэтр был доволен. А я радуюсь, если вижу у него искренне довольное выражение.

Давид имеет привычку о политике потолковать, и это у них с папой идеально выходило, а с мужем моим далеко не всегда. После выборов Давид приехал разгорячённый, попытался вовлечь его в дискуссию – ан нет, ускользнула жертва: «Достаточно того, что с уравнениями М-теории совладать не удаётся. Ты предлагаешь мне анализировать перипетии израильской политики? Это уж точно моему разуму неподвластно».

 

А на днях Давид вытащил из рюкзака две книги с одинаково оформленными обложками. Валерка тотчас отреагировал: «Ага, Докинз и анти-Докинз». Давиду позарез нужны были комментарии. Он именно такой персонаж, какого Р.Д. рисует у себя в предисловии: воспитан в твёрдых установках религии, а при этом уже не чувствует с ними гармонию. Постепенно нарушилась строгость бытовых норм. Не без Викиного участия, хотя вначале было наоборот: она приняла его установки и декларировала, что религиозный дух придаёт дому изысканность и аристократичность. Но это угасло. А вопрос веры, я знаю, Давида продолжает волновать. Он заехал к нам, когда привёз Рути в Иерусалим, чтобы Рита с Аркадием с ней погуляли, подарки подарили. Обидно, что с днём рождения у них сорвалось. Аркадия часто вызывают в госпиталь в неурочные моменты. Полномасштабная лекция, соответственно, не предполагалась. Мы с Валеркой обменялись взглядами, и как искра проскочила, эдакая бессловесная пикировка. Как будто я ему сказала: «Неужели берёшься выступать прямо сейчас, с налёту, дожёвывая лазанью? Ничего не стоит здесь Монблан нагромоздить из аргументов своих и чужих, цитат, научных концепций. Уверен, что твой собеседник не потеряет нить?» А он будто бы ответил мне с усмешкой: «Не беспокойся, есть у меня шанс». Мы этот предмет обсуждали не раз и подолгу. Примечательно было тогда в Германии. После четырёх часов в Кёльнском соборе мы отъехали в какой-то парк, бросили на траву нашу подстилку и упали. Глядя на бегущие облака, говорили, что христианство породило готику и это ему зачтётся. Я нас самих упрекнула в противоречии: если за искусство, литературу, музыку мы во многом признательны религии, то почему же товарища Докинза критикуем за тезис насчёт войн? Без религий, мол, весомой их части не было бы. Для войн всегда возникали разные стимулы – так и для искусства замена бы нашлась. Валерка согласился, что одно с другим не вяжется, надо обдумать и пока эту критику снять. Еще он солидарен с автором, когда тот возмущается и иронизирует по поводу диктата религий в микро- и макросообществах. Но и претензий, говорит, к нему хватает. Довольно некорректно использует сведения из физики и, извините, своей родной биологии, чтобы дискредитировать идею творения. Как раз наука выделила ряд факторов в развитии Вселенной, которые не интерпретируются без привлечения неопознанной внешней силы. Она должна была основать те законы природы, которые мы изучаем. Кстати, что-то подобное исповедовал Эйнштейн. Валерка объяснял мне про Большой взрыв, про аккуратно подогнанные константы нашего мира, про зарождение живой клетки, и я вроде бы поняла. В будущем нас, вероятно, ожидает принципиально иная картина мира – вот и посмотрим. Но сегодня ни опровержений, ни доказательств реальности Бога-творца у науки нет.

Религиозные источники избавляют верующего человека от таких колебаний. Пусть в них и наталкиваешься на массу несовпадений с научными данными и здравым смыслом: возраст Земли, etc. Давно известные парадоксы. Сторонники религии настаивают, что тексты не следует трактовать буквально, они насыщены символикой и аллегориями. Так мы и не спорим об их художественной ценности, но фактографическую и свидетельскую подвергаем сомнению. Невооружённым глазом видны признаки писательских усилий авторов, коим несть числа. Также подозрителен облик самого Бога, активно вникающего в людские заботы, антропоморфного, с легко узнаваемыми чертами. Но при всём том маячит загадка: естественный язык! Современная лингвистика не в состоянии исчерпывающе воссоздать происхождение языка. Разработано несколько эволюционных теорий, но они упираются в серьёзные проблемы. И здесь витают представления о вмешательстве «извне».

 

В таком духе Валерка это изложил Давиду. С некоторыми экскурсами, вплоть до Уриэля Акосты, но в меру длинно. Ни для кого не секрет, что он у нас лектор от бога. О, нынче выдался день скромных каламбуров! Закончилось классическим диалогом, после чего Давид помчался за Рути. Давид Аркадьевич: «Итак, Бога в привычном понимании, возможно, не существует. Некого благодарить за мир, в котором мы живём, и нет высшего суда для наших поступков и желаний; некому молиться за близких, не у кого просить совета или помощи». Валерий Семенович: «Рассматриваю другой рабочий вариант. Бог вырос из человеческого сознания и в таком исполнении существует. Ведь существует память, любовь, принцип всеобщего равенства, образ Анны Карениной. Это его природа, и она диктует способ интеракции с ним: через специальный настрой психической системы. Этот настрой и вводит в контакт с тем, что называют сверхъестественным. Либо с конкретными его воплощениями (ввиду солидной истории вопроса в них нет недостатка), либо с аморфными фрагментами. Тут всё индивидуально: потребность, степень погружения в контакт и так далее. Эффект же бывает поразительный, когда ощущается божественное присутствие и воздействие, словесное или даже физическое. Смею утверждать, что это хоть и нечётко, но не абсурдно». Я вспомнила, конечно, про свои молитвы непонятно кому.

 

Затейливая эсэмэска от Вики: «3 шеи чисто вымыты ждемссообщи координаты». А я без затей: «До вашего автобуса 50 минут. Как буду подъезжать, позвоню. Целую». Мы, наверно, поедим и отправимся на море без Давида, а то стемнеет. Кстати, купальник я положила? С меня станется! Это, с моей точки зрения, не сочетается с тем, что у Михали вирус и она освобождена от школы, но Вика так решила. Соблазн, против которого не поборешься: море в восемнадцати километрах от дома. Одна из знаменательных семейных радостей. Не только само море. Мы счастливы, что они не уехали в тот дальний шомронский ишув[10], где Давид раньше жил. Практически были уверены. По сути, это его детище, да учитывая Викин характер! Втайне надеялись на менее жёсткий вариант: большое поселение, где он вырос, где его родители и Димка. У них тоже разное приключалось, но нельзя сравнивать – и спокойней, и гораздо лучше жизнь налажена. От центра Иерусалима тридцать минут, и место красивое: горы, пещеры, плюс археология такая мощная. Глава семьи велел не встревать, и я не проронила ни звука. Мы услышали их решение и не поверили: шутят, дескать. А Давид всё равно с этим своим ишувом кровно связан, ездит туда часто. Там перманентные хозяйственные и прочие сложности. Он всё, что касается поселений, близко к сердцу принимает, но в целом, как выяснилось, неоднозначно. В тот вечер я это поняла, когда… Полунамек из прошлого на долю секунды – и сразу что-то внутри приостанавливается. Особый был вечер, отмеченный. Во-первых, Викина новость. И ещё это был последний раз, когда папа с Валеркой поздоровались в своей любимой манере: обнялись, держа друг друга за руку.

Январь 2012-го. Сейчас и дату вычислю, почему-то я до сих пор не сообразила. Рути в точности по графику родилась 29-го августа, так что примерно 30-е января. У нас дома испортился мазган[11] и было дико холодно. А приехали Вика с Давидом и Михалькой, затем папа. Валерка включил батарею в кабинете и унёс туда Михаль с её кубиками. Мы с Викой спрятались в кухонном уголке с пледами и старым обогревателем, а папа с Давидом невозмутимо включили телевизор и пустились события комментировать. Я им принесла грибной пирог и дары из Швейцарии – осьминога в баночке и сыры. Это Валерка вместе с Гутерманом и Тони ездил на конференцию. Он появился с французским коньяком и сказал: «Грейтесь». Пить с ними отказался, потому что наутро были лекции в университете. Он так с Михалькой и провозился. А Вика мне сообщила о своей двухмесячной беременности. Я её чмокнула в нос и побежала за рюмочкой коньяка. У неё глазки затуманились, она примостилась ко мне на колени, и я гладила ее по головке, словно маленькую. Заодно прислушивалась, о чём у мужчин идёт речь. Здорово врезалось в память. Папа сел на своего конька: отношение к евреям как пробный камень политиков. В качестве эталона у него Черчилль. А Давид повернул в сторону: «Жаль, не было у нас своего еврейского Черчилля в 70-х – 90-х». О себе он говорил, что многие вещи уразумел задним числом, а чтобы разглядеть их вовремя, требуется мудрый политик. По его мнению, если я не ошибаюсь, Кэмп-Дэвидское соглашение было полезным для Израиля. Но из него вытекало, что идея дружбы народов в едином государстве провалилась и в дальнейшем встанет вопрос о независимости палестинцев. Уж к концу 80-х полагалось уяснить этот факт! Была ещё опция разыграть свою партию: нажимая на социальные и материальные пружины, переселять народ, разъединять сплетённые пальцы и логично перекраивать карту, а не запутывать её до безнадёжности. Параллельно подавлять террор, ни на кого не равняясь, радикально. И в итоге выстроить цивилизованный прототип будущей автономии. Что в действительности? Растерянность, разброд и шатание. Это наиболее безобидные слова. Левая рука погоняла так называемый мирный процесс – мы и получили подарок в виде ПНА[12] и свою ключевую позицию потеряли. Правая рука развивала поселенчество. Проект колоссальный, но тоже как часть глобальной стратегии. На практике поселения наши уязвимы, людей нужно постоянно защищать, но не везде поспеваем. И отступать нельзя: вложена идеология, десятки тысяч судеб, огромный труд. Притом в условиях, когда обостряется борьба за землю «снизу». Возьмем и уберем какой-нибудь мизерный ишув – на его место быстро соседи надвинутся. Какое, однако, будущее у таких ишувов? Послужить разменной монетой в переговорах? Я уловила его печаль: ему все сложнее находить общий язык с бывшими единомышленниками. Он пытается рассуждать, оставаясь реалистом, а они этого не признают. И очень непросто ему дался отъезд из Шомрона.

Если бы мне предложили снова прожить какой-то эпизод, я бы, вероятно, этот вечер выбрала. После него ситуации, как нарочно, нанизывались друг на друга. Валерка опять улетел за границу. Он был в Германии тринадцать дней, на семинаре и у родителей. К ним и Женя вырвался из своих канадских снегов. Валерка вернулся, а папа с мамой уехали в гостиницу на Мёртвое море. Затем Вика простудилась, мы у детей почти неделю пропадали. И всё, 2-е марта. Не хочу сейчас об этом думать! Но оно само думается… Как папа его увидел, перебинтованного, обвешанного трубками, с закрытыми глазами. Мне сделалось совсем жутко: у папы лицо вмиг постарело. Как во сне, он прошептал: «Этот грузовик наехал не на Валерика, он на всю семью нашу наехал». А ведь какая оказалась правда! В палате мы по очереди дежурили, но меня папа одну не оставлял. Мы с ним вспоминали давние события, и так он меня подбадривал, а я его. Не сосчитать, сколько часов провели, пока забрезжил свет в конце туннеля. И именно тогда папино сердце не выдержало! Как-то чересчур жестоко. Мы уже два отделения посещали. Валерка себя чувствовал поприличней, а папа хуже и хуже. Я никогда не была уверена, сможет ли он разговаривать со мной, хотя бы понимать. Но я донесла до него, а для меня это важно было, что Валерка начинает мыслями возвращаться к своим функциям. Попросил распечатать статью, на которую писал отзыв до катастрофы. Я не подозревала, что впереди у нас вторая тяжелейшая операция. После неё депрессия навалилась, и это было совершенно безысходно. Никто не мог помочь, только когда он сам захотел. Мы с Викой знаем, какой это был каждодневный подвиг: он себя, как Мюнхаузен, за волосы вытаскивал. Я плакала и молилась. Творчески, молитвами собственного сочинения. Ещё загадывала: если будет в сдаче такая-то купюра, блеснёт мне сегодня живой взор. Папа меня понял, обрадовался, произнес… Стоп, прекратить немедленно! Лучше про то, как мы с ним сидели и нас вдохновлял девиз «а ты помнишь?» Папе ничего не стоило перечислить задачи, которые были на письменной физике, когда Валерка сдавал на физфак. По-моему, феноменально. И помнил, к чему придрались, за что влепили тройку. Чистейший пятый пункт. Но была апелляция, и папа чрезвычайно гордился: «Валерик их всех победил!»

Зато он забыл, как мы познакомились: «Его будто бы прислали к вам вожатым». Похоже, но не то. Старшеклассники организовали мероприятие для 6-х, 7-х и 8-х классов. Мы выехали куда-то под Звенигород, разбились на группы и распределили маршруты. Я была с Дашей, девочками из её класса и своим вечным подопечным Стасиком. Лапушка с говорящей фамилией Малышев. Мы обнаружили, что заблудились, и он тут же приготовился разреветься. Но подоспел симпатичный синеглазый спаситель с красной повязкой на рукаве. Любой бы над нами посмеялся, так как схема у нас лежала вверх ногами, а он нет. Я это оценила. Мы с ним быстро подружились. Он стал к нам домой приходить, и они с папой, что называется, обрели друг друга. Беседовали о физике, о каких-то высоких материях. Папа мне сказал: «У этого парня на редкость светлая голова и чуткая душа. Если ты захочешь, он будет твоим ангелом-хранителем». Я его в больнице поддела: «Ты, безупречный атеист, где такие слова нашел?» А он улыбался своей чеширской улыбкой. У папы очень богатая мимика была. Непередаваемое выражение у него складывалось, например, когда он наблюдал приобщение меня к физике. Крайне таинственная наука! Была как-то выгружена на стол куча странных мелких предметов. Валерка принялся из них что-то мастерить, а мне велел наматывать тонкий провод на катушку. Потом моим пальцем нажал на кнопку. Оно зазвенело! Это был электрический звонок. Я визжала от восторга, Юлик крутился рядом, ничего не понимал, но как же не участвовать? Зажмурился, вдохнул побольше воздуха и завопил так, что мама прибежала, хватаясь за сердце. Папа, конечно, хохотал.

Зимой у нас был каток, а весной мы бродили по Москве. Часами. И обязательно заскакивали в ГУМ[13] за особенным мороженым, которое там продавалось на лотках. Их разносили женщины в белых накрахмаленных фартуках и кокошниках. Много лет спустя мы и с Викой так путешествовали. Ей нравилось, когда мы вели её по городу и одновременно вычерчивали путь на карте. Обычно мы поднимались к Кремлю со стороны набережной, мимо Василия Блаженного, и в качестве приза получали мороженое. Иногда Валерка брал меня в походы со своей компанией. Но самый грандиозный поход они организовали вместе с папой. Задолго начали его планировать и готовить. Это в июле 66-го, я первый курс закончила. Мама поехала к тёте Рае. Она бы и Юлика с собой увезла, но мы стояли насмерть, так что Юлик был с нами. А Валерка взял Женю. Какая-то милая симметрия образовалась: у каждого из нас был свой младший брат. Эти два резвых создания скучать нам не давали! Женька старше на четыре года, и Юлик за ним хвостиком бегал. Плюс были Даша с Вадиком и их однокашник Серёжа с кудрявой пышной шевелюрой. Папа прозвал его пушистым. Ставил его в пример: Серёжа раньше всех спешил за дровами, с костром возился, за лагерем следил. Короче, не ленился. Такая сколотилась у нас команда. И мы плавали по сказочным, заповедным озерам Игналины. До Игналинской АЭС было ещё далеко. Папе интересно было узнать, что пушистый Серёжа давно в Америке и у него фирма по производству медицинского оборудования.

А точно, вот он соус. Вытри скорее, нет сил смотреть. Так он размазал, совсем теперь похоже. Господи, чего только не было! Это хорошенькое 5-е марта в 98-м… Везёт нам в марте! Папа изображал, пародировал отца народов: «Праздник всего прогрессивного человечества, помноженный на личную составляющую». Шутка зловещая, отрицать не буду, но уж очень папа его ненавидел. Личную составляющую Юлики своей датой внесли: три года в стране. Это у нас семейная дата. Мы ужасно переживали, что Юлик наш остался один. Ну не один, с женой, но без нас. И без детей. Мама была в слезах. Мы их звали, но боялись: Наташа, стопроцентно русская девочка, как она покинет своих и приедет в Израиль, как ей тут будет? В результате – замечательно. Через два года она родила Тали. И в ульпане выбилась в отличницы, по-родственному к своей учительнице привязалась. В её честь этого долгожданного куклёнка и назвали. У меня поручение было: пирог. Мамочка постаралась, испекла для них свой шедевр с ягодами. А праздновать мы собирались в выходные, и я пыталась для застолья что-нибудь сочинить, но застопорилась на откровенной бредятине: «Тали, Юлик с Натали, для меня вы соль земли…» В задумчивости приближаюсь к верхнему этажу, а подъезд-то вдоль и поперек знакомый, здесь внизу была и наша первая квартира. Её не забудешь: на неполных семидесяти метрах вшестером! Вика с Игорем отделились, а мы там почти до приезда Юликов жили. Дверь мне распахивает Наташа с Талкой чуть не под мышкой и с перекошенным лицом. Сзади вижу растерянного Саню и Юльку, у которого подбородок и шея в крови. Кто-то ему отдал кованую полочку с завитушками, а она на пять сантиметров длиннее проёма. Позвал своего Саню, и эти два умельца взялись диском отпиливать завитушку. По-моему, у Ривкина и у Юлика одинаково ловко руки вставлены. А я копирую Вику! Бедный мой братик, его и поцарапало, и обожгло. Счастье, что глаза не задело. Мы с ним срочно в Тэрем[14] поехали, ему…

Нет, не суждено парню без суеты съесть булку. Подслушивать непристойно, в детстве усвоила, но разве я виновата, что он говорит громким голосом? Какого-то Илана не одобряют. Вряд ли у нас с ним один и тот же Илан. Наш интеллигентный, внимательный; он никогда не опаздывает и помогает нам больше, чем обязан. Самое главное, профессионал высокой пробы. А этот их безответственный Илан не удосужился передать что-то нужное и отбыл в Голландию на свадьбу к сестре. В данный момент он в самолете. Вечером надо до него дозвониться и расспросить, как это найти. Его жена не полетела с ним из-за какого-то важного экзамена, она, наверно, согласится выручить. Заняться ей нечем накануне экзамена! Солдат берёт всё на себя, так как у него отпуск сегодня и завтра. Даже трогательно: что-то я узнала о нем.

Почему это я никому не звоню? Валерке попозже, у него сейчас золотое рабочее время. Вике из автобуса, как условились. Юлику, чтоб не забыл про визит. Он, понятно, и так не забудет. Завтра Дашулю поздравляю. С ума сойти какие цифры пошли! Просто быть не может, приснилось. Ну да, весенней гулкой ранью... Будто вчера было: я в седьмом классе, после уроков иду к Даше свою осточертевшую увесистую косу отрезать и чуть не плачу, мне страшно. Мама не разрешала (успеется, мол), а я умирала от желания быть как Даша. Она ходила со стрижкой, по-взрослому. У нас с ней умопомрачительная разница: ровно год, неделя и час. Улыбаюсь автоматически. Пора ей к нам приехать! Мы не виделись с того чудовищного марта, когда я была невменяемая. Сейчас я бы ей Иерусалим показала, покатались бы и по северу, и по Негеву. Или мне в Москву вырваться? Слава богу, хоть Скайп у нас есть. Откуда-то ко мне прибилось сравнение: мы с ней две ниточки, которые через каждый сантиметр узелками связаны. Притом характеры у нас несходные. Я очень ценю стабильность; если какая-то ситуация мне не нравится, стараюсь с ней сжиться. Или буду искать средства, чтобы сгладить. Совершать резкие телодвижения доводилось, но мне они безумно трудны. А Дашка априори на них нацелена. Жизненная картина должна соответствовать её замыслам, а не то отправится на слом. «Это моя жизнь, – когда-то она мне внушала, – я имею основания к ней относиться конструктивно». Она читала автобиографию Бенвенуто Челлини и о той эпохе. Натолкнулась на фразу, кем-то из возрожденцев сказанную: «Каждому человеку даны три его собственные, подаренные природой вещи – душа, тело и время». Для Даши отсюда выросло нечто вроде руководства к действию. Рассматривает себя как поле, которое подлежит возделыванию.

Мне от её заряда тоже перепадало. Вот что было летом в 2014-м? Самое мрачное уже отодвинулось; бытие наше так или иначе устроилось, приобрело очертания, только искажённые и грустные, и я капитально расклеилась. При Валерке храбрилась, но состояние у меня было мрачно-истерическое. Однажды выплеснула свою истерику на Дашу: «Преподавание в колледже свела к минимуму, но и при минимуме не тяну. Распсиховалась и вовсе уволилась. Найти бы хоть что-нибудь на полставки, но где найдёшь, кому я нужна? Сконцентрироваться ни на чём не могу, и ты не поверишь, не читается! Редко куда-нибудь выхожу, от общения удовольствия не испытываю, чаще наоборот. Пригласили меня выступить на обсуждении сборника переводов, который готовят к изданию. Порадоваться бы, да? Но я никак не подвигну себя начать, вникнуть. И отвратительно выгляжу, располнела, одежда не годится. Я забыла, когда у парикмахера была. Как это я пойду выступать?!» А Даша мне ответила спокойно, без нажима, но это было потрясающе доходчиво: «Если у тебя всё хорошо, быть умной, блестящей, красивой и весёлой легко. Какая тут заслуга? А ты попробуй в своих обстоятельствах. Считай, что это тебе вызов, и покажи, на что способна». Такой конструктив был мне предъявлен. Он меня встряхнул, это очевидно.

Раз уж я про Дашкину активную жилку размышляю, то без 68-го не обойтись. Там беспечность, конечно, и влияние приключенческого жанра. Но как бы то ни было, а она меня спасла. Неизвестно, куда бы судьба моя покатилась… Дашка (пользуясь сомнительным Викиным выражением) руку держала на пульсе, привезла мне на свадьбу изрядное количество Syntex Birth control pills[15]. У неё был положительный опыт: когда они с Вадиком поженились, она принимала этот Syntex. Её сводный брат был моряком Дальневосточного флота, и он ей привозил. Вдруг, ни с того ни с сего, Даше взбрело на ум, что она не желает оканчивать строительный институт, поэтому лучше родить ребенка, а дальше разберёмся. Некая истина в этом присутствовала: на мосты и тоннели её занесло явно случайным ветром. Единственный плодотворный фактор – Вадик. Перестала глотать таблетки и тут же забеременела. Забавно: услышала бы нынешняя студентка о тех наших сложностях! Хроники прошлого столетия. Я сама на какой срок эту свою историю зачеркнула? Как похоронила, Вике никогда не обмолвилась. А ведь вот за четыре месяца – ей-богу, странно! – два напоминания, буквально одно за одним. Поневоле вспомнишь.

Кажется, это жена Илана. Не такой уж он безответственный. Он хотел, но не смог, поручил жене, и она готова встретиться. Я надеюсь, будет у них заслуженный о’кей.

Да, странно и удивительно: как два сигнала из той нереальной молодости. В середине мая Валерка мне сказал: «Ты опять начинаешь закисать. Ну-ка, повторяй за мной: а ещё жизнь прекрасна тем, что…» Я почти закричала: «Хочу! В Португалию!» Отголосок нашего последнего с ним путешествия. На берегу Тахо в Толедо мы мечтали, как эта река вывела бы нас к точке в сорока километрах от Лиссабона, где кончается Европа и начинается Океан. Валерка мне быстро и удачно поездку отыскал. На третий день наша группа стояла возле дворца Пена в Синтре. Экзотическая фантазия, все были поражены, а я сразу догадалась, что это тот самый дворец. И память включилась: тарелочка с пирожными в тонких пальцах, а потом эти же пальцы закручивают мои волосы в пружинки и раскладывают по подушке.

Через три недели новый сигнал – да какой! – в монастыре. Это я возвратилась из Португалии отдохнувшая, воодушевлённая и пошла наконец-то с Маришкой на её семинар. Точнее, на семинарскую экскурсию. Она давно меня соблазняла заманчивыми формулировками: интеллигентная атмосфера, одарённый руководитель. И ещё: грамотный подход к письменным источникам, подлинное краеведение. Такая уж у меня восторженная Мариша! А действительно оказалось хорошо. Этот одарённый руководитель по имени Миша привел нас на Масличную гору и снабдил несколькими биноклями. Человек тридцать было, наверно. Мы смотрели на многоликий Иерусалим, а он показывал и объяснял, что есть что и кто есть кто. Информация обрушивалась потоком, но она без тяжести воспринималась, потому что речь была не скучная, не сухая, а прямо-таки поэтическая и с юмором. По-настоящему увлекательно было. И помогло мне причесать мои растрёпанные мысли. В том старом споре с Аркадием я бы теперь достойней выглядела. Я рассказывала ему, как мы за день обогнули Кинерет и на горе Тавор посетили православных и францисканцев. Он бросил скептически: «Всё крестами интересуетесь». Я завелась про культурный багаж человечества, Шекспира цитировала. Он даже удивился, насколько гладко, а я словно карточку из картотеки вынула: «…To chase these pagans in those holy fields Over whose acres walk’d those blessed feet Which fourteen hundred years ago were nail’d For our advantage on the bitter cross»[16]. Я бы сейчас с другого начала: мы этой землёй интересуемся. Избранный наш народ никогда не находился здесь в изоляции, он постоянно соприкасался с великим множеством гоим[17] – и во зло, и во благо. Это оставило разнообразнейшие следы. Если мы считаем эту землю своей, как же не пытаться проникнуть в то, что на ней вершилось? Это всё наше и всё важно: какие народы жили и воевали, какие имена выделялись, во что верили, что сооружали, сочиняли, выращивали. Миша как раз об этом очень убедительно говорил.

Мы поднялись в Спасо-Вознесенский монастырь. Хорошее место. И как я ухитрилась не побывать в нём? На колокольню, разумеется, внимание обращала, но… Пушкин не зря бранился: ленивы и нелюбопытны. На меня, небось, намекал. Эта Русская свеча мне казалась недосягаемой, и вот острое впечатление: возьми и потрогай, она рядом, утопает в небе в итальянской своей красе. Потянулась цепочка: пятитонный колокол и как его в 19-м веке из Москвы на Елеонскую гору доставляли; купец Александр Рязанцев (пока не забыла имя!), ИППО[18], великие князья, Константин Романов, он же поэт К.Р. и вообще выдающаяся личность. Затем о его дочери Татьяне. Когда великой княжне исполнилось девятнадцать, в её жизни появился романтический герой – Константин Багратион-Мухранский, грузинский князь и офицер Русской императорской гвардии. Они полюбили друг друга, захотели пожениться, но не всё так просто у великих мира сего. Род Багратион-Мухранских старинный и знатный, но не династический, и семья Романовых разрешения на брак не дала. Год страданий, тоски, болезни. Однако дело уладилось: император смягчился и специальным указом санкционировал подобные браки. Свадьба состоялась!

Тут глаза мои, как Маришка потом смеялась, превратились в пару тёмных квадратов. Она дёрнула меня за рукав и увела назад, чтобы гида не смущать. История длинная, драматическая. Татьяне отпущено было пожить счастливой молодой женой, родить двоих детей. Ну а дальше – война. Погиб на фронте любимый брат и вскоре муж. После похорон в Мцхете прибыло известие о смерти отца. Ещё два года – революция, окаянные дни. Я уточнила: восемнадцать человек из её родственников Романовых были арестованы и казнены. Она формально Романовой не была, её не арестовали, но ясно было, что нужно спасаться. И она таки бежала вместе с детьми. Когда вырастила их и обеспечила образование, удалилась в монашество. Приняла имя Тамара, не иначе как в память о своей грузинской юности. Конец рассказа потряс всех, не только меня. Из Европы она приехала в Иерусалим и многие годы была игуменьей Спасо-Вознесенского монастыря, а слушали мы это у кромки её могилы.

Не сигнал, а пушечный выстрел! На самом деле, я с тех пор свою грузинскую историю как-то в себе ощущала, но неосознанно, неопределенно. А сейчас, кажется, окутывает… Не хватает только увязнуть в ней и автобус пропустить! Мне не пора двигаться? Да нет, по расписанию есть около тридцати минут. Это третий курс, октябрь. Меня вызвали в комитет комсомола и объявили об ответственном задании. В январе организуется встреча студентов иностранных факультетов со студентами Университета Патриса Лумумбы. Председатель межвузовской комиссии произнесет вступительное слово, а я должна буду переводить с русского на английский. Я каким-то чудом не выпалила то, что завертелось на языке: «Почему я?!» Поблагодарила и осторожно выразила опасение: «А если там будут такие наименования, что я без запинки не переведу?» Мне пообещали дать текст заранее. И ведь дали!

В тот день в январе к нам Валерка заскочил, не столько ко мне, сколько к папе. Папа ему стопку книг принёс из библиотеки. Ко мне же и подойти нельзя было: я наряжалась и волновалась. Он, правда, доехал со мной на метро до «Арбатской» и пожелал ни пуха ни пера. А я приблизилась к Дому Дружбы, и сердце моё ещё отчаянней затрепетало. Дом сиял снаружи и изнутри, торжественность была высшего ранга. В гардеробе я столкнулась с Маришей. То есть это теперь она Мариша Ваксман, а в 68-м была Марина Воронихина, комсорг нашей группы. Подружились мы с ней гораздо позже, когда здесь встретились. У неё после выпуска было неудачное замужество, а спустя несколько лет она влюбилась в своего Сеню. Он умудрился отыскать у неё еврейские корни! Во всяком случае, в 89-м она безропотно поехала за ним в Израиль. Мне она неожиданно написала в феврале 92-го. Мы были в сборах, спрятали уже задиристый стишок Губермана, который на этажерке немало покрасовался: «Мне климат привычен советский, к тому же большая семья. Не нужен мне берег Суэцкий, в неволе размножился я». Мариша не поскупилась на полезные советы, предложила помощь в поиске квартиры. И сняла для нас ту самую квартиру на нулевом этаже. А когда учились, мы не дружили, но какая-то симпатия была. Она заметила, как я нервничаю, взяла за руку и подсунула шоколадку. Говорила что-то успокоительное. Маришка всегда была доброй. После официальной части, как водится, началась самодеятельность. И я зрительно это помню: зал на мгновение замер. Марина мне прошептала: «Как на картине! Грузинский князь». Да, он поразил всех – внешностью, костюмом, игрой на пандури[19]. За концертом последовал банкет. Слева от меня сидела Марина, а справа негр идеального чёрного цвета. Прямо из-под кисти Малевича, я живьем таких не видела. Не постеснялась и ему сказала. А он ответил, что не видел таких волос, как у меня: dark gold[20], ни больше ни меньше. Он разошёлся, и посыпались комплименты то мне, то великой советской стране. Занятно, но быстро надоело. И уж как нерадостно было с ним танцевать, когда он бубнил! Вдобавок Марина заторопилась уходить. В общем, я заскучала. Но в течение секунды мир перевернулся: этот самый картинный грузинский князь возник передо мной и пригласил на вальс. Вот он был мастер! Тонкий, гибкий и волшебный. Ещё более ослепительный, чем на сцене. А имя какое: красивое и с ореолом легенды. Там и тогда оно по-другому звучало. Он знал, где угощают пирожными и кофе. Мы пошли в боковой зал, пили кофе с эклерами, и он рассказывал, что это курьёзное для Москвы здание построено по образцу одного португальского дворца. Я, к стыду своему, не имела понятия ни об Арсении Морозове, ни о его особняке. А Давид хранил в памяти массу любопытных вещей. Разговаривал он с легким и очаровательным грузинским акцентом. Короче, испытание свалилось недюжинное, я голову потеряла сразу. Он был студентом МГИМО, через полгода защищал диплом. Мы стали встречаться почти ежедневно. Он звал меня то в музеи, то в рестораны. Домой я не осмеливалась его привести, так как папа хмурился. Потом привела, и папа честно признался, что Давид лучше, чем он предполагал, но всё равно чужой, ненастоящий для меня. В папиных зрачках буквально светилось: Валера! А для меня Давид был очень даже настоящий – мы с ним так упоительно целовались. Валерка был поглощён собственными заботами. Он сдавал экзамены в аспирантуру, а родители его выезжали на работу в Германию, и решались вопросы с Женей-девятиклассником, с бабушкой и с жильем. Он в своё время не упустил шанса поехидничать: «Я был кое-чем занят, ослабил контроль. Свобода тебя поманила, и ты убежала». Да ладно! Мы привыкли быть как брат и сестра, а остальное таилось подспудно. Весной, между прочим, заканчивался его пунктирный роман с женщиной тридцати шести лет. Не совсем роман. Для него это был притягательный сексуальный опыт, а для неё, наверно, волнующая авантюра. Чуть ли не преподавательница их была. Но этот секрет мне так и не раскрыли.

Перед майскими праздниками Давид пришёл с новостью: его семья приглашает нашу семью погостить у них на даче в Батуми. Папа категорически не захотел, поехали мама, я и Юлик. Сначала нас принимали в шикарной квартире на Проспекте Руставели, а оттуда мы прибыли в сказочное место на берегу моря. У Юлика до сих пор хранится миниатюрный кинжал, который ему подарил Нико. Ножны и рукоять сплошь в резных лепестках из чернёного серебра. Как они вывезли это произведение искусства! Натка так рассказывает, что можно со смеху умереть. Нам торжественно сообщили, что семья относится к древнейшему роду и сама царица Тамара украшает собой родословное древо. По некоторым свидетельствам, ветви его тянутся к библейскому царю Давиду. Впечатляюще, но это не всё. Племянником деда… Нет, путаю, наоборот: дед Давида приходился племянником офицеру Императорской гвардии, который женился на княжне Романовой, правнучке Николая I. О да, не простых кровей человек сделал мне предложение! История закрутилась в ускоренном темпе: надо пожениться до начала учебного года, чтобы мне оформить перевод в Тбилиси. Пятого августа была свадьба. Феерическая грузинская свадьба с переливающимися потоками весёлого народа. А с нашей стороны было шестнадцать гостей. Даша тайком отдала мне таблетки, присовокупив аннотацию: «Если ты забеременеешь, о своей науке забудь». Валерку я приглашала, но он отказался: их с Женей выпускают к родителям в Германию. Похоже, это было первое дуновение грусти в моей кавказской эпопее. Какие-то страхи тоже налетали в предчувствии неизведанного. Но страхи в двадцать один год –не то же самое, что теперь. Давид был чуткий, ласковый. Продолжение этих достоинств я увидела месяца через три, а пока мы благополучно нежились в уютной тбилисской квартире. Днем выползали в город пообедать, погулять и посидеть с его друзьями в подвальчиках, где все пили вино, танцевали и пели. Про перевод я вспоминала смутно. Было какое-то одно робкое движение, а тут уже сентябрь и у нас поворот: мы уезжаем из Тбилиси в загородный дом. Временно. Брат отца собирается переехать к сыну, вот-вот переедет, и мы будем жить в его квартире. Загородный дом размещался в Кахетии, в месте удалённом и труднодоступном, но колоритном, и я пребывала в упоении. Леса на склонах гор, виноградники, диковинная кладка из камней. По валунам мимо речки мы карабкались к развалинам монастыря 7-го века. Потом могла я потешаться: Деревня, где скучала Лина, была прелестный уголок… Медовый месяц закончился внезапно: Давиду предстояло выйти на работу. Впервые! Его отец занимал некую должность в Министерстве Внешней торговли, и Давида направили в то же министерство. А мне придется делить компанию с его мамой, бабушкой и двумя сестрами-близнецами. Это как бы естественно, что женщины подолгу живут в Кахетии, ведут хозяйство, а мужчины приезжают на субботы-воскресенья и в отпуск. Поселился Давид в проходной комнате у Нико. Младший брат солидней был устроен. В известной мне просторной квартире жил отец, и что-то было нечисто: уж больно грустной казалась мама. Иллюзии касательно перевода в Тбилиси развеялись. Слава богу, достало ума в Москву послать заявление об академическом.

Потекла эта необычная жизнь. Будто пёстрое панно на стене разглядываю. Вот стоим у плиты с бабушкой, я постигаю премудрости грузинской кулинарии. Бродим с Лали по окрестностям и щёлкаем фотоаппаратом. Давид приезжает с проявленными негативами, мы втроём забиваемся в его каморку и наблюдаем чудо: в ванночке на белых листах проступают изображения. Давид с Нико, оба чумазые, смеющиеся, чистят квеври[21]. Ожидание праздника и сам праздник, когда все съезжаются на сбор винограда. Гигантскими ножницами я срезаю тяжёлые, изумительной красоты грозди. Во дворе колдуем над чурчхелой[22]. На слабом огне укреплён внушительный чан, Нино помешивает загустевающий виноградный сок, а мы с Лали окунаем в него ниточки с нанизанными орехами и развешиваем на заборе. Солнечно, радостно, возбуждающе.

Трезвые мысли, однако, эпизодически пробивались. Я попыталась у Давида выспросить, какие у нас планы, что будет с моей учёбой. Он смотрел с наивной растерянностью, но пообещал обсудить с отцом. В результате со мной провели серьёзную беседу. Точнее, это был монолог: учиться никогда не поздно; важнее учебы и остальных ценностей семья, с её традициями и перспективами на будущее; я, как новый член семейного коллектива, должна внести свой вклад… Слова, слова, слова. Я усвоила прочно: моя Дашка сто раз права!

В ноябре зарядили дожди. Неприятно, угнетающе, несмотря на то что дом был теплый и с удобствами. Я до слёз тосковала по своим и по Москве. И злилась: друзья мои то на лекциях, то на выставках, спорят об августовских событиях, а я, видите ли, сижу в изоляторе. Давид появлялся, веселил меня, но, когда уезжал, накатывало мучительно. Вдруг – находка, которая спасла меня от депрессии. И имела неоценимые последствия. Судьбоносные, как любили говорить в период перестройки. Слоняясь по дому, я обнаружила комнату-библиотеку на втором этаже. Она была набита без всякой системы, но попадались хорошие книги. Многие лежали в картонных коробках, я каждый раз предвкушала сюрпризы. И однажды наткнулась на эти объёмистые синие коробки – целиком Шекспир! Были тома английских изданий, русские переводы и журналы со статьями по шекспироведению. Также папки с конспектами и чистые библиографические карточки. Откуда такое богатство? Внятного ответа у домочадцев я не добилась. Вроде бы часть библиотеки принадлежала их умершим родственникам. Я буквально набросилась: читала оригиналы, сравнивала русские эквиваленты. Отсюда и моя картотека, и гипотеза введения статистических критериев. Базу данных по переводам словосочетаний выделила. В 71-м довольно легко всё восстановила. С тем же энтузиазмом, но в несколько иных обстоятельствах: в перерывах между кормлениями Вики. К завкафедрой Лиснянскому не с пустыми руками пришла, а с материалом, он одобрил. И радикально переориентировал! Не состоялась бы без него моя диссертация, верно?

Вот тебе и на, почему-то я разволновалась. Неужели это со мной было? Хлестал ливень, ставни стучали, а я сидела и упорно трудилась над своими карточками. Чем упорнее, тем сильнее рвалась в Москву. Всё же Давида опять подёргала: «Что наш дядя, не переезжает ли?» Мой сарказм пропал даром, он его не заметил. Дядя в больнице, Давид беспомощно моргает глазами. Слабое существо, не способное ни на какие решения! Раз так, решаю сама за себя: не объясняться, ничего не улаживать, просто сбежать. О, это была мивца цваи мамаш[23]. Мне якобы назначили аудиенцию в университете, и надо же, удача: именно в тот день сосед на машине ехал в Тбилиси. Речь пойдёт о моей учёбе; при возможности покажу свои намётки по Шекспиру. Из дорожной сумки торчали книги с закладками и моя картотека, которые в последний момент я поменяла на бельё и зимние вещи. А Давиду позвонила уже с перрона. Всю дорогу, конечно, плакала.

Приехала я под Новый год и сразу заболела. Мне настолько плохо было, что я к столу не вышла. Они меня пожалели, принесли бокал шампанского, а я из-за него голос потеряла. Но это получилось кстати: меня навещали, развлекали, я же улыбалась и молчала. Давид приезжал, много чего было. Я понимала, что пора шевелиться, идти на факультет, но откладывала. В какое-то утро услышала строгую телефонную Марину: «Тебя ждут в деканате завтра в час». Утряслось. Мне программу составили, что в этом семестре сдать, что в следующем. До головокружения занималась. Постепенно улеглись переживания по поводу рухнувших надежд, и даже образ моего князя померк. Зато терзать стало другое: мы с Валеркой разучились общаться по-прежнему. Он приходил, они с папой, как обычно, радовались, вели свои заумные дискуссии, а нам с ним вдвоём делалось жутко неуютно. Слова, интонации – все фальшивое. Из случившегося это и было самое страшное. Кончилось театрально: я рыдала в трубку, захлёбывалась и без конца повторяла: «Поговори со мной, поговори же со мной нормально, пожалуйста, поговори со мной…» Великая дата, четвёртое апреля. Юлик был на тренировке, папа с мамой уехали в гости. Я почувствовала, что умру прямо сейчас, если не позвоню ему. Набирала номер и при этом надеялась, что его нет дома. Ну что я ему скажу?! А он как раз был дома… Это «поговори со мной» навсегда сохранилось у нас как фраза-талисман.

Напрасно я Вике ничего не рассказывала. Люди в розыски пускаются, чтобы раскопать сведения о своей семье, а наша дочь о родной матери не знает. Кусок моей жизни, разве нет? Хотя с Викой you never know[24]. Может, она удивится: «Мамочка, ты шутишь! Ну-ка, ещё раз подробней о…» Или её совпадение имён заинтригует. А может, скривится: «Зачем тебе это ворошить? Выкинь из головы, и без того достаточно». Но этот обычай зачёркивать прошлое… Как будто умертвляешь частичку своей души. Иногда во что-то ущербное выливается. Яркий пример: младшие Лещинские, которые девочкам намеренно не давали учить русский язык.

Ступеньки негодные, спина-то от них ноет. Увы! Но пересаживаться не буду, неохота, дотерплю пятнадцать минут. А всё-таки, что сегодня у Илана с Валеркой было? Новые упражнения? Массаж на две недели отменили. И гулять, я думаю, Илан его не вывозил, потому что с утра зависло пыльное облако. Ничего, Юлик вечером приедет, они нагуляются.

Что вдруг объявляют так громко? И опять. О-о, хэфец хашуд[25]. Это я тут могу застрять. Синий пакет возле справочного окошка. Минутку… Где мой клетчатый синий пакет? Вай, курица бестолковая! Оставила! Там набор кастрюль и ёлочная гирлянда, которую Михаль для сукки[26] попросила. Бегом, немедленно! А как же это барахло?

 [27]סליחה, אתה תהיה פה עוד כמה דקות? אני שכחתי את השקית הכחולה, חפץ חשוד. אני צריכה לרוצ!                         

– Да, обязательно. Я должен здесь тусоваться половину часа. Идите, будет в порядке.

Вот так-то, дорогая! Ну, в этом поколении их уже не отличишь. Тусоваться он здесь должен – умора. И акцент смешной, а улыбка чудесная, добрая. Кажется, стоящая идея купить ему мороженого, заодно и себе. Знать бы, какое он любит… Интересно, понравилось бы ему то мороженое из ГУМа?

Иерусалим, 20 сентября 2016 г.

[1] Ладно, ничего не поделаешь (от ивр. טוב, אין מה לעשות)

[2] Я сделала это! (от ивр.עסיתי את זה! )

[3] семь дней траура после смерти близкого человека (от ивр. שבעה)

[4] подготовительный курс (от ивр. מכינה)

[5] совещание (от ивр. ישיבה)  

[6] только английский (от ивр. רק אנגלית)

[7] Ты так хорошо говоришь по-английски (ивр.)

[8] глупости, ерунда (от ивр. שטויות)

[9] репатриация (от ивр.עליה )

[10] поселение; часто – поселение за Зеленой чертой (от ивр. יישוב)

[11] кондиционер (от ивр.מזגן )

[12] Палестинская национальная администрация

[13] Государственный универсальный магазин. В советское время был самым значительным торговым комплексом в Москве.

[14] Центр неотложной медицинской помощи (от ивр. ט.ר.מ.  – טיפול רפואי מיידי )

[15] противозачаточные таблетки компании Syntex (англ.)

[16] …истребить этих язычников в тех священных полях, по просторам которых ходили те благословенные ноги, что были четырнадцать веков назад пригвождены ради нашей пользы к горькому кресту (англ., дословн. перевод). В. Шекспир. Король Генрих IV. Часть первая, I.I.

[17] народы (от ивр. גוים)

[18] Императорское православное палестинское общество

[19] популярный в Грузии народный музыкальный инструмент

[20] темное золото (англ.)

[21] грузинское название керамического сосуда для изготовления вина

[22] традиционное грузинское лакомство

[23] настоящая военная операция (от ивр. מבצע צבאי ממש)

[24] никогда не знаешь (англ.)

[25] подозрительный предмет (от ивр. חפץ חשוד)

[26] шалаш, который по традиции евреи строят и украшают для праздника Суккот (от ивр. סוכה)

[27] Простите, вы будете здесь еще несколько минут? Я забыла этот синий пакет,

    подозрительный предмет, мне надо бежать! (ивр.)