Летом 2010 года составитель этого сборника намеревался взять интервью у Рахили Березовской, проживавшей в городе Бейт-Шемеш. Предполагалось, что её воспоминания о пережитом в годы Второй мировой войны войдут в книгу «Свет памяти». К сожалению, Р. Березовская была уже смертельно больна. Издание вышло в свет спустя несколько месяцев, когда её уже не было в живых. Теперь её муж, Лев Маркович Березовский, рассказывает о Рахили и об их долгой супружеской жизни.
До войны Рахиль жила с родителями и младшим братом Мишей. Отец Рахили (Раи) – Давид Мошкович Маламуд, родом из Тульчина Винницкой области. Мать – Фаина (у нас её называли бабой Маней). Родители Рахили поженились в 1931 году. В Тульчине жили бабушка и тётка Рахили со стороны отца. Дед, Мошка, был мясником. Он умер в Тульчине от туберкулёза в 1932 году. Рахиль родилась 26 сентября 1932 года. Семья жила в Одессе. 17 или 18 июня 1941 года Рахиль привезли на каникулы в Тульчин, к бабушке Бобе. 22-го, как известно, началась война. Бабушка стала думать, как поступить с внучкой. Связи с родителями не было. Она решила сама отвезти Рахиль в Одессу. Конный обоз шёл в этом направлении.
Ехали вдоль железной дороги – сначала на Первомайск, на запад, а потом на юг, на Одессу. У Первомайска немцы высадили десант и захватили всех, кто ехал с обозом. Мужчин заставили рыть траншею, потом они поставили всех вдоль этой траншеи. Солдаты встали против них. Начали стрелять. Бабушка толкнула Рахиль в траншею и упала туда сама. На них падали убитые. Потом Рахиль видела, как немцы шли вдоль траншеи и добивали раненых. Лежали под трупами дотемна. Выбрались, когда стемнело. Из траншеи поднялся ещё какой-то мужчина. Разошлись – они в одну строну, мужчина в другую. Что было делать? Пошли обратно, в Тульчин. По дороге бабушка время от времени оставляла Рахиль в укрытии, где-нибудь в лесу, сама уходила и возвращалась.
В Тульчине они прятались в бабушкином доме – до декабря. 7-8 декабря их вместе с другими евреями Тульчина немцы погнали в село Печора Шпиковского района Винницкой области. Зима была холодная, снежная. Их гнали трое суток. Шли евреи и смешанные семьи. Колонна была большая. Немцы были с собаками. Кто падал, того убивали. В Печоре их загнали на территорию бывшего туберкулёзного санатория. Двухэтажное здание на берегу Южного Буга было обнесено высокой стеной. Выбитые окна узники закрыли чем было. Спали на полу, вповалку, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться. Бабушка выходила к ограде. С другой стороны приходили крестьяне, и бабушке удавалось выменять что-нибудь из своего имущества на картофельные очистки или что-нибудь другое, что можно было как-нибудь есть.
Рахиль мне говорила, что ели и трупы… Смертность в лагере была повальная. Она болела чесоткой, и бабушка её прятала, потому что немцы убивали тех, кто болел заразными болезнями. Молодых гоняли на какие-то работы, других заставляли убирать помещение после вывозки трупов. Гоняли убирать и казармы охраны. Немцы использовали заключённых для медицинских экспериментов, и многие умирали также от этого. Вышли из лагеря только немногие.
Когда положение на фронтах изменилось, немецкую охрану убрали и заменили румынами. Те смотрели на свою службу сквозь пальцы, и как-то вечером бабушка и Рахиль просто ушли из лагеря в Бершадь. Там попали в гетто. Бабушка нацепила на Рахиль крестик, и она выбиралась в окрестные сёла, добывала еду. Однажды попала в комендатуру. Полицаи хотели её расстрелять. Когда они отлучились куда-то, остававшаяся там украинка-работница спрашивает Рахиль: «Ты православная?» – «Да. Видите, крестик». И та спрашивать больше не стала, отпустила девочку. Два года и шесть месяцев находились в оккупации, и только в марте 1944 года гетто было освобождено Красной Армией.
Вернулись в Тульчин. Однажды советский солдат дал Рахили буханку хлеба. Пока дошла домой, она съела весь этот хлеб. Пришла, плачет, рассказывает, что не смогла удержаться и ничего не принесла бабушке. Бабушка испугалась, как бы у ребёнка с голоду не случился заворток кишок, стала её чем-то отпаивать.
В Киеве объявилась сестра отца Рахили, тётя Роза (02.06.1906 – 28.01.1997 г., Израиль, Бейт-Шемеш). До войны Роза жила в Тирасполе. С мужем она эвакуировалась в Сибирь. В то же место был эвакуирован Дарницкий вагоноремонтный завод, и там они работали. С этим заводом и приехали в Киев в 1944 году. Им дали комнату на углу Жилянской и Владимирской (Жилянская, 92/39).
Отец Рахили, Давид Мошкович Маламуд, погиб при защите Одессы, а мать на одном из последних пароходов эвакуировалась и попала в Таджикистан. Связь с ней восстановили только в 1946 году. Рахиль явилась к тёте Розе в лохмотьях, во вшах. Тётя её горячо приняла, вымыла, переодела.
1 сентября 1944 года Рахиль пошла в школу – во 2-й класс. Это была школа № 44, напротив которой они как раз жили. У них с тётей и дядей была довольно просторная комната – и пять соседских семей в коммунальной квартире. Тётя прожила в этой квартире до 1990 года, а Рая – до окончания школы, до 1953-го. В том же году, 6 сентября, мы с ней поженились. И прожили мы в добре и согласии 57 лет без одной недели.
Я родился 11 января 1932 года в Киеве. Мы жили на Большой Житомирской, дом 19, на 3-м этаже. Во дворе была юридическая школа. Мою маму звали Геня Львовна, девичья фамилия – Прус. Она родилась 10 ноября 1913 года. Её отец, мой дед, умер от туберкулёза в год моего рождения. Он имел хорошую пекарню на Подоле и был состоятельным человеком. У него была дача в Пуще-Водице. Бабушка Голда (1888 года рождения) отдала властям накопленное дедом. Ей было что вспомнить. Помню, она мне рассказывала, что 18 сентября 1911 года находилась в киевском театре во время покушения на Столыпина.
А отец мой, Марк Ефимович (дома его называли Мотей), работал в Киеве на заводе «Арсенал», чтобы, имея анкету рабочего, поступить в институт. Поступил на юридический факультет университета, окончил его и работал судьёй, был членом областного суда. Около 1936 года его направили в Благовещенск-на-Амуре «на укрепление кадров». Сначала он жил там один, затем приехали мы с мамой и прожили с ним до лета 1937 года. Отец работал в суде, а мама – в юридической консультации. Городок был областной, на самой маньчжурской границе. Возле своего небольшого домика мы развели огород. Завели собаку, которая меня искусала, и тогда её кому-то отдали. Отец на санках возил меня в детский сад. Там дули сильные ветры. Летом задуют – песком запорошат глаза. В 1937 году мы с мамой вернулись в Киев, и отец приехал к нам отпуск. Там у нас была трёхкомнатная квартира. В одной комнате жили бабушка с дедушкой, другая принадлежала папиному брату, который был военным врачом и служил в Чите. Мы занимали третью. Квартира была коммунальная, то есть у нас было много соседей. Внизу находилась пекарня. Мы, мальчишки, бывало, чем-нибудь в пекарне поможем, а пекари нас угостят свежими бубликами.
Отец был членом партии. Видимо, он узнал, что на Дальнем Востоке ему грозит арест. Он поехал в Центральный Комитет партии, в Москву, просил оставить его в Киеве. Ему отказали, пришлось ему возвращаться в Благовещенск-на-Амуре. Там 19 марта 1938 года отца арестовали. Я это хорошо помню, потому что трое суток не выходил из комнаты. Дедушка плакал. Отца осудили как «врага народа»: десять лет строгого режима без права переписки.
Моя двоюродная сестра, которая жила со своим отцом в Чите, потом мне писала, что перед арестом мой папа приезжал к ним и оставил брату свой револьвер.
В 1945 году, когда мы вернулись в Киев из эвакуации, мама вышла замуж. Её муж, Коган Абрам Фроймович (его называли Аркадий Фроймович), был капитан МВД, участник войны, участвовал в подавлении бандеровцев. У мамы во втором браке родилось двое сыновей, Феликс и Александр.
Когда мне было тринадцать лет, я написал запрос об отце. Меня вызвали в киевский НКВД и сказали, что отец умер 13 мая 1941 года. Другие сведения о его судьбе так же скудны. Моя тётя Геня находилась в эвакуации в Новосибирской области, в городе Купино, и её дочь, моя двоюродная сестра Рая, работала там же на приёмке молока. Как-то один шофёр привёз молоко на этот приёмный пункт. Узнал, что Раина фамилия Березовская, и спрашивает: «А у тебя нет родственника в заключении? Я сидел с одним по фамилии Березовский. Он болел сильно, и его должны были в 1941 году амнистировать по болезни». Рая показала ему фотографию, на которой были четверо, и этот шофёр сразу указал на ней моего отца.
У меня хранится документ, полученный много лет спустя: решением Военной коллегии Верховного Суда СССР от 31 октября 1963 года отец посмертно реабилитирован. Мне прислали за него компенсацию, которая, за вычетом почтовых расходов, составила несколько рублей. Я не пошёл получать эти деньги.
Мама умерла в Киеве 28 февраля 1990 года, похоронена рядом с мужем на кладбище «Берковцы». В том же квартале кладбища похоронены моя бабушка Голда, две её сестры, мамина сестра Цеся с мужем Лёвой. Их сын Боря живёт в Новгороде, он известный художник.
В 1949 году я окончил 38-ю киевскую школу, поступил в Киевский автодорожный институт. В 1954 году я его окончил. По назначению уехал в город Судиславль Костромской области. Работал старшим инженером на так называемой машинно-дорожной станции (МДС) № 31. Вскоре нашу станцию перевели в Кострому. Туда же приехала ко мне Рахиль – в мае 1955 года. Приехала уже с нашей дочкой Мариной. Раю сопровождала тётя Роза. Я их встречал в Москве, где был в командировке.
Мы с Раей познакомились в Киеве, 7 ноября 1950 года, на вечеринке у моего двоюродного брата Миши Березовского (он теперь живёт в США). Мать Миши была замужем за своим дядей, родным братом её отца, а моего дедушки. Рая ещё училась в школе, и я с этого момента ухаживал за ней – три года. О своём прошлом, о лагере и гетто, она говорила редко. Это были слишком тяжёлые воспоминания. Потом, когда мы поженились, она во сне поднималась, садилась на постели и плакала, вздрагивая. Я вскакивал, начинал её звать. Она проснётся, ляжет и снова уснёт.
После нашей женитьбы Рая поступила работать в Сталинский районный суд секретарём судебных заседаний. Поселились у нас. У моей мамы и отчима был тогда один маленький сын, Феликс. До нашей свадьбы случалось, что я брал его на руки и шёл на свидание с Раей. Теперь он спал в нашей с Раей комнате. Мы с ней спали сначала на диване, потом на мою стипендию купили у соседей кровать за 200 рублей.
В Костроме мы прожили вместе два с половиной года. Жили сначала в маленькой комнате (восемь с половиной квадратных метров). Моя служба разрабатывала участок для дороги в лесу, и я из леса завёз на зиму дрова. Тогда лес не пилили, а корчевали и расталкивали бульдозерами по сторонам. Варварский метод. Наши трактористы цепляли на тросы по 15-16 брёвен и волокли к себе в деревню. Там продавали. Грустно вспоминать: строевой лес…
Когда Марине исполнился год, я получил в Костроме двухкомнатную квартиру. Только девочку посадили на пол в новой квартире, как она поднялась и пошла. Удобств в доме не было, воду носили за квартал. Рая бельё полоскала в мороз на улице. А я таскал ей воду. Бывало, два ведра на коромысле да одно в руке. А зимы были такие холодные – в марте месяце сорок градусов. Снегу столько, что бульдозеры дорогу не чистили, а просто шли вдоль поля. Бульдозера видно не было: траншея – и всё.
Дороги были плохие, что и говорить. Мы строили дорогу Судиславль – Галич. Так и не построили. А я, когда уже уезжал, забивал первые колышки новой дороги Судиславль –Семёновское – Кадый – Макарьев – Мантурово. Шестьсот километров должны были построить. Так её сдали, эту дорогу, когда я уже был в Израиле. Я случайно прочитал об этом в газете. Дороги были страшные. Мы в Макарьев, за 200 километров, сутки ехали. Рабочие бросали солому в кузов самосвала и садились, а я в кабине ехал.
Раю я оставлял дома, она не работала, занималась ребёнком. Она у меня не работала десять лет. Жили не роскошно, зарплата моя была не очень высокая. Я получал на первой своей должности 900 рублей и 35 процентов разъездных. Бывало, уеду, и меня месяц нет. Леса там богатейшие. Я видел, как лось вышел на дорогу, огромный, постоял и пошёл в лес. Красавец. Гадюки выползали на дорогу греться. Дорогу прокладывали сквозь болота, сквозь лес. Летом дорогу отсыпали – метровая насыпь, всё хорошо. А весной придём – нет дороги, под водой: торф вытеснила и ушла под него. Снова насыпаем песок. Однажды чуть не утонула корова на этой насыпи. А мы ездили туда на скреперах. Сядем в ковш и едем в Янково. Дороги туда не было.
В июле 1957 года мы оттуда уехали. Тогда вышел указ, который позволял уволиться по собственному желанию, если подашь заявление за две недели. А раньше вообще можно было уволиться, только если начальство разрешит. Я послал заявление в Кострому. И мне прислали трудовую книжку с записью: «Уволен как самовольно оставивший производство». Поехал в Кострому, в суд. В поезде слышал сообщение, что в Советском Союзе запущен первый искусственный спутник Земли. Суд стал на мою сторону, и мне поставили нужную запись в книжке.
В Киеве найти себе нормальную работу не мог и устроился в жилищно-коммунальный отдел – проработал месяц-полтора. Потом долго не работал. Приехал Раин дядя из Черкасс и говорит: «У нас там стройка большая, попробуй туда». Я решил попробовать. Меня приняли, поехал в Черкассы сначала один. Мы строили дороги, водопровод и наружную канализацию. Потом и Рая приехала с Мариной. Поселились у Бети, Раиной тётки со стороны отца, на территории воинских складов. Её муж, Александр, работал начальником пожарной охраны воинской части. Он был капитан, участник войны.
Готовилось затопление Кременчугского водохранилища, и мы строили береговую насосную станцию. Это был котлован глубиной 11 метров, из них 6 метров – в водоносных слоях. Мы первыми в Черкассах применяли иглофильтровые установки. Приходилось работать сутками – в зимних условиях бетонировали ярус за ярусом.
Мне и моему прорабу на двоих выделили двухкомнатную квартиру в новом доме. Года три мы прожили в этой квартире двумя семьями, и только затем мне дали свою, двухкомнатную, а затем и трёхкомнатную квартиру. Я уже работал начальником производственно-технического отдела стройуправления № 2 треста «Черкасподземстрой». Это было в 1970 году. Рая работала сестрой-хозяйкой в детской больнице. Дочка ходила в школу, сын Дима – в детский сад.
И новая перемена в нашей судьбе: в 1976 году мы уехали жить и работать в Нижневартовск Тюменской области. Этот район был приравнен к районам Крайнего Севера, и там хорошо платили. Нужны были средства, нужно было дочку замуж выдавать. Поехали туда на три года, а прожили восемнадцать с половиной лет. Рая работала в общественном питании, кладовщиком. Оба мы доработали там до пенсии. В 1994 году вернулись в Черкассы. В 1995 году уехала в Израиль дочь с семьёй, в октябре 1996-го – я с Рахилью и её тётей Розой. Тётя прожила в Израиле несколько месяцев и умерла – 28 января 1997 года. Ей было 90 лет. В 2002 году приехал из Нижневартовска внук Саша, сын Димы, а в 2002-м прибыл и Дима. Саша родился 25 сентября 1981 года, а Раин день рождения – 26 сентября. Это был ей подарок. Саша отслужил в Израильской армии, окончил колледж, работает на руководящей должности в Западной промзоне Бейт-Шемеша. Он купил квартиру, в которой теперь мы с ним живём.
Рая умерла 28 августа 2010 года в Бейт-Шемеше. Мы с ней прожили в любви и согласии и видели одну цель в жизни – жили оба для семьи.
Leave a Reply