Марина Крейчман родилась в 1945 году в Ташкенте. Училась в школе в Ленинграде, а затем в Новосибирске, где в 1962 г. поступила в мединститут. В 1964 г. вышла замуж. С 1968 по 1992 работала в Новосибирске врачом-окулистом. Репатриировалась с семьёй в Израиль и в 1992-1994 гг. жила в Кфар-а-Роэ. Сейчас живёт в Иерусалиме.
Наконец-то у меня есть возможность рассказать о Давиде. Я так давно этого хочу!
19 мая 1992 года моя семья прилетела в Израиль. Моя семья – это я, мой муж и две дочери, 14 и 21 года. У нас уже был адрес, мы знали, куда едем, потому что за восемь месяцев до нас уехал с семьёй коллега моего мужа (муж был доцентом в самом крупном вузе Новосибирска). Эта семья жила в Кфар-а-Роэ, под Хадерой. Мы добрались уже поздно вечером. Наши знакомые поселили нас в каком-то доме и сказали, что это дом Давида Валлерштайна и что мы можем прожить там несколько дней, пока не переедем в город и не снимем там квартиру.
Второй день прошёл, как во сне. Я плохо помню его – возможно, потому, что во мне всё бурлило от радости. Мне казалось, что теперь впереди только хорошее, только радость, а всё плохое и тяжёлое уже позади. А на следующий день, 21 мая (это был Лаг ба-Омер[1]) муж и его друг поехали в Хадеру, чтобы вложить в банк деньги, которые нам дали в аэропорту Бен-Гуриона. Через некоторое время муж позвонил и сказал, что в банке требуют и моей подписи и что я должна приехать в Хадеру.
Мои дочки и дочь нашего знакомого пошли со мной. Мы именно пошли в Хадеру (а это шесть километров), потому что дочка знакомого сказала, что нас четыре человека и билеты на автобус будут стоить 10 шекелей, а это очень дорого. Мы дошли до Хадеры, я подписала всё, что надо, и нужно было ехать обратно. Но знакомый мужа сказал, что мы не можем тратить так много денег на билеты и поэтому будем ловить попутку. Нам удалось посадить в попутку девочек, а нас никто не брал. После многих безуспешных попыток я сказала, что если нельзя ехать, то можно идти, и мы пошли по обочине навстречу движению транспорта. Впереди шла я с коллегой мужа, сзади муж. Я пыталась говорить на иврите, так как по детскому словарю выучила 800 слов. В основном это были существительные. Я была счастлива. И вдруг я оказалась на земле, как – я до сих пор не знаю. Я оглянулась, но мужа не увидела, а потом увидела его тоже лежащим. И я к нему побежала. Описать то своё состояние я не могу. Все мысли, все сравнения появились уже потом. Пока бежала, у меня было ощущение очень замедленного движения, как при съёмке рапидом. То, что я увидела, когда подбежала, описывать не буду.
Водитель встречной машины заснул за рулём.
Я врач, и мой разум сразу понял, что муж мёртв. Разум, но не я сама. Я сидела на дороге рядом с мёртвым мужем, вокруг кольцом стояли люди, а я кричала на всех известных мне языках: «Помогите мне!». А чем тут поможешь?
Мы находились в Израиле всего сорок часов.
Когда через несколько дней после похорон я чуть-чуть пришла в себя, Давид, хозяин дома, сказал мне (объяснялись мы через моих дочек, поскольку они владели английским): «Марина, ты можешь здесь жить, сколько хочешь. Денег за жильё мне платить не надо».
Я не знаю, что было бы с нами, если бы не Давид и другие люди в нашей деревне. У Давида были курятник и коровник. Когда я уже смогла что-то воспринимать, я поразилась: как он мог один управляться с этой массой коров и множеством кур? При этом у него шесть детей, младшему было семь лет.
Жена его, красавица Элла, ‒ удивительная женщина. Она могла бы без репетиций и грима играть королеву на любой сцене, потому что она и по сути своей королева. При этом каждый день Давид приходил к нам и, казалось, никуда не торопился. Он не только не брал денег за квартиру – он не хотел брать деньги за газ и свет, и я с трудом его уговорила. Он приносил яйца и молоко, а когда я пыталась заплатить, обижался. Когда я уже начала говорить на иврите, он повторял мне: «Марина, ты моя сестра, а твои девочки – мои дети».
Каждый, кто приезжал и начинал здесь жить, знает, что такое израильская бюрократия и как это тяжело. Я это испытала значительно меньше остальных, потому что Давид просто сажал меня в машину и ехал со мной по всем делам. Причём я не просила его, я считала, что он и так делает для нас слишком много. Но он сам знал, что надо делать, и помогал по собственной инициативе ‒ вернее, решал за меня большую часть всех этих бюрократических проблем. Да разве только это? Он вёл меня в этой новой жизни, как младенца. Объяснял, как сориентироваться в магазине, как заполнять чеки, и массу других вещей, абсолютно новых для меня и моих девочек. При этом он никогда не торопился, никогда не показывал, что ему некогда, несмотря на всю свою занятость.
И не только мне он помогал. В девяностом году первой в нашу деревню приехала семья Шульман: Таня, Миша и двое детей. Всего же в деревне было 11 семей
из России. Таня рассказывала мне, как она была растеряна вначале и как Давид сразу взял над ними шефство. Тогда машина «Субару» стоила 19 тыс. шекелей, и Таня с Мишей копили на покупку машины. И вдруг прошёл слух, что цену повысят. Давид пришёл к Шульманам и видит, что Таня плачет. Он стал выяснять причину, и Таня рассказала ему, что они не смогут купить машину, потому что ещё не скопили 19 тысяч, а цену уже повышают. Давид без лишних слов посадил Таню в свой автомобиль, поехал с ней в Хадеру и купил им машину! А когда Таня и Миша стали говорить ему, что не знают, когда смогут отдать деньги, он ответил: «Не важно, отдадите, когда сможете».
Я очень хочу, чтобы люди знали имя Давида Валлерштайна. Хочу ещё и потому, что Давид для меня – символ Израиля. Я считаю сейчас особенно важным сказать это, потому что думаю, что таких, как Давид, конечно, нет больше, но похожих на него много. Я живу в Израиле 23 года, из них два года я жила в деревне. Это деревня «вязаных кип», то есть религиозных сионистов. Вот, например, у Давида шесть детей – и каких! Все с образованием, все служили в армии, все работают. Сам Давид прошёл все войны Израиля. Когда я всё это видела и узнавала – какая же гордость у меня была за Израиль! Как я гордилась тем, что я еврейка, что меня окружают такие замечательные люди!
И когда я уже который год вижу, слышу и читаю различные новости и сообщения, скроенные по одному лекалу: убитые террористами на дорогах и в собственных домах, наше бессилие по отношению к «соседям», не говоря уже о внешних претензиях к Израилю, ‒ то я как-то скукоживаюсь, гордость пропадает, а вместо неё возникают страх и чувство унижения. И не только у меня. Когда СМИ мусолят тему «ответственности» офицера за то, что он выстрелил в нападавших, бросавших в него и его солдат камни и бутылки с «коктейлем Молотова», – мне плохо, я унижена и оскорблена. Когда говорят о сексуальных домогательствах начальников по отношению к подчинённым, – мне плохо, я унижена и оскорблена. И хорошо, что у меня есть воспоминания о Давиде и Элле Валлерштайн, о Кфар а-Роэ, в которой жили и где, надеюсь, до сих пор живут такие же замечательные люди.
Могу рассказать о Нехаме Дассон, которая подарила чек на крупную сумму Юре Кацману и приложила записку: «Когда вы сможете отдать эти деньги, отдайте их тому, кто будет в них нуждаться, и тогда цепочка помощи не прервётся». О Ципи и Пинхасе Варди, у которых на руках были вытатуированы номера заключённых Освенцима. Ципи – жена раввина, и какая! Благодаря ей я говорю на иврите. Моя дорогая учительница положила на моё обучение много сил, и всё с шутками! В её шутках я чуть позже стала узнавать анекдоты, слышанные мной ещё в России. Мир маленький…
Я могу рассказать об Иосифе Менкине из Москвы, который помогал, угощал, устраивал… Моя младшая дочь отказалась от конфет. Иосиф спросил: «А что ты любишь?» – «Я люблю селёдку», – ответила она. «Пойдём, я куплю тебе селёдку». Как это запомнилось! Не из-за селёдки, не из-за конфет, а потому, что было ощущение того, что вокруг близкие, доброжелательные люди. Они так и остались для меня близкими людьми. Мы продолжаем общаться. Ушёл Давид, вечная ему память. Ушёл Менкин. Он хотел дожить до ста лет, но ему немного не хватило. Вечная ему память.
Я до конца жизни буду благодарна этим людям, и прежде всего Давиду и Элле Валлерштайн. И я очень хочу, чтобы другие люди, которым здесь помогли, тоже написали об этом. Потому что я думаю, что многим, не только мне, надоело слышать и читать об убийствах, взятках и домогательствах. Хочется услышать о помощи, взаимовыручке и спасении, о человеческом понимании и милосердии.
[1] Еврейский праздник.
Leave a Reply