Картина дяди Моти
Будучи ещё молодым художником, Мотя захотел написать коллективный портрет своих племянников, то есть меня, Фимы и Яши. Самой большой проблемой оказалось заставить нас сидеть смирно, позировать. Как-то ему это удалось. Потом эта картина путешествовала из дома в дом, оказалась в Москве, дважды переезжала с нами. Для меня это, конечно, большая ценность, и я захотела увезти её с собой в Израиль. Все картины, которые мы собирались взять, были представлены на комиссию, заседавшую в Историческом музее. Надо было доказать, что мы не вывозим государственную ценность. 
И вот по поводу этого портрета вышла загвоздка: «Картина 30-х годов ‒ нельзя вывозить». ‒ «Но это же семейный портрет!» ‒ «Докажите». ‒ «Как?» ‒ «Фотографиями». Мои фотографии представили комиссии, и там их сличали с изображением на картине. Ура, разрешили! Теперь портрет висит в моей комнате нашей иерусалимской квартиры.
Папина родня
Левины, семья моего папы, жили в Чернигове. Деда моего звали Хаим, а бабушку, кажется, Мера. Кроме Вульфа и Израиля, в семье были ещё дети, но я никого не знаю. В начале 20-х годов только дядя Вульф и мой папа оставались в Чернигове, все остальные эмигрировали в Америку, и связь с ними была навсегда утеряна.
Вульф женился на черниговчанке Лене Непомнящей. Он был активным сторонником советской власти, и довольно скоро его семья оказалась в Москве. С годами Вульф Ефимович превратился в солидного ответственного работника, занимавшего серьёзные должности в мыловаренной отрасли.
Тётя Лена получила хорошее образование, она знала несколько языков и всю жизнь была связана с библиотечным делом. Много лет она проработала в библиотеке Краснопресненского дома пионеров им. Павлика Морозова.
У дяди Вульфа и тёти Лены было двое детей: Искра, ставшая впоследствии Ирой, и Боря. Когда Боря родился – это было в 1937-м году, ‒ я очень к нему привязалась и стала добровольной его няней. В 50-е годы он исполнял роль старшего брата и друга моей первой дочки. Долгое время мы с ним были в очень тёплых отношениях, а потом как-то потеряли связь. Теперь Борис Левин – известный учёный-геофизик, директор Дальневосточного института морской геологии и геофизики, а также мастер спорта по альпинизму и известный автор бардовских песен.
Дядя Вульф был участником Великой Отечественной войны, имел награды, а после войны примерно на два года был послан на работу в Ковель. Туда поехали с ним тётя Лена и Боря, а Ира оставалась с нами на Пресненском валу. Дядя Вульф был, как мне кажется, искренним в своих убеждениях коммунистом.
Я очень благодарна дяде Вульфу за то, что он сделал для нашей семьи. В той же телеграмме, где он сообщал о смерти папы, были слова: «Пусть Бася с детьми немедленно переезжает к нам».
Наш Чернигов
Кто бывал в довоенном Чернигове, тот не мог не влюбиться в этот город. Он был тихим и уютным, утопал в зелени, весной – в цветущих каштанах. И повсюду сады, чудесные украинские сады, в которых росли бесподобные фрукты. Жизнь в городе была спокойная, люди ‒ приветливые и, кажется, никуда не спешили. Даже детских врачей я вспоминаю с удовольствием. Когда мы заболевали (чаще всего это были простуды – и неудивительно: с начала весны и до осени дети бегали босиком), к нам приходил либо доктор Ковальский, либо доктор Виноградский. Они приходили как друзья. Доктор не спеша мыл руки, обязательно давал нам леденцы и расспрашивал о том, что случилось. Потом он брал свою деревянную трубочку, слушал нас и очень тщательно осматривал. Назначая лекарство, задавал смешной вопрос: «Хочешь сладкое или горькое?». Иногда уговаривал принимать горькое, потому что оно быстрее поможет. И мамам всегда напоминал, как важно давать детям рыбий жир.
В Чернигове тогда было великое множество церквей. Я, конечно, не знала об их исторической ценности, но они привлекали внимание как что-то особенное, красивое. Помню колокольный звон, который переливался и разносился над городом.
Когда мы с мамой и Фимкой уже жили в Москве, то при каждом удобном случае приезжали в Чернигов. Дядя Мендель и дядя Мотя тоже регулярно приезжали. Мы гуляли по улицам, и взрослые рассказывали нам об истории города и его архитектурных памятниках.
Летом 1941-го года немцы зверски бомбили Чернигов и разрушили чуть ли не большинство зданий. Я хорошо помню после войны торчащие остовы с пустыми проёмами окон. Их разбирали постепенно, в течение целого ряда лет. Поскольку денег на новое строительство, по-видимому, не было, в этих местах часто разбивали парки и скверы.
Мне, конечно, повезло, что Давид очень привязался к моей родне и с удовольствием ездил в Чернигов. Свои большие учительские отпуска мы много лет проводили именно там. Не смущали нас ни паровозы, от которых мы все покрывались сажей, ни пересадки. Пересаживались в Гомеле или Нежине (да-да, том самом, где огурчики). Тетя Фаня обожала, когда родные съезжались, и начинала без устали варить, печь, бегать спозаранку на базар.
Того просторного особняка, в котором когда-то жила семья, давно не было и в помине. Квартиры Капланов и Лейкиных – им приходилось то разъезжаться, то съезжаться – были, мягко говоря, скромными, так что те, кто помоложе, устраивались спать на полу. Это тоже никого не смущало.
Важной приметой Чернигова всегда была река Десна. Она отлично видна с высоты старинного вала – тоже очень примечательное место города. На валу в ряд выстроились двенадцать пушек, загадочных и удивительных. Вроде бы их подарил городу Пётр I, при этом они ни разу не стреляли. Восторг перед этими пушками, возле которых лежат массивные ядра, испытали дети всех поколений нашей семьи.
Центром летней отпускной жизни были, конечно, походы на пляж. Пешком добирались до берега, спускались по огромной деревянной лестнице (назад надо было подниматься!) и затем переправлялись на пароме: роскошный пляж с грудами мелкого золотого песка находился на другом берегу. Всё это было радостным и волнующим, особенно для детей.
Иногда плавали по Десне на вёсельной лодке, и тут было своё волнение: пароходы и волны, которые они оставляли за собой. Один раз лодка перевернулась, но не из-за волн, а из-за того, что неудачно менялись местами. Хорошо, что в лодке были только мужчины. Тем не менее, Давиду пришлось долго пробыть в воде, а вода в тот раз была холодная, так что он простудился и подхватил бронхит.
По вечерам большой компанией выходили гулять. Чаще всего шли на вал, с его старым парком, белокаменной Екатерининской церковью и пушками. Ещё там было кафе-мороженое. Мы сидели на открытой веранде, и нам приносили шарики пломбира в алюминиевых вазочках.
Иногда направлялись в центр, где были свои развлечения: пройтись по искусно вымощенной Красной площади, посмотреть, как постепенно отстраивается областной театр, обойти со всех сторон грозного Богдана Хмельницкого и постоять возле разрушенной немцами Пятницкой церкви (между прочим, церковь 13-го века ‒ впоследствии она была восстановлена).
Дополнительное оживление в нашу жизнь вносил Яша. Он довольно долго не женился и проводил время в холостяцких компаниях, играл в преферанс, ездил на ночные пирушки за реку. Иногда он и нас с Давидом привлекал. Поскольку Яша в Чернигове был известным учителем, с ним водило дружбу городское начальство, так что он мог устроить нам особые развлечения, недоступные в те времена простым смертным. Помню, например, как мы носились по Десне на моторной лодке.
Тётушки, конечно, были озабочены тем, что Яша не женится. Его пытались знакомить с барышнями из интеллигентных семей, но он довольно быстро сбегал от них к своей компании. И вот однажды в Чернигове появилась Клара. Она была уроженкой Бендер, а в Чернигове у неё жили родственники, вот она и приехала в гости. Клара была интересной женщиной, из тех, кого называют «знойными красавицами». Она была весёлая и компанейская, изумительная рассказчица, а ещё она прекрасно танцевала цыганские танцы. Яша с ней познакомился и загорелся моментально. Вскоре они поженились, потом родили дочку Алёнку. Хотя Клара производила впечатление человека лёгкого и беззаботного, она не была физически здорова и очень рано умерла – Алёнке тогда не было двенадцати лет.
Конечно, с годами Чернигов менял свой облик, становился более современным, но всё-таки обе мои дочки ещё успели разглядеть в нём следы милой патриархальности.
Последний раз я была в Чернигове летом 1991-го года: женская часть нашей семьи специально ездила прощаться. К тому времени там оставались тётя Фаня, Яша и Алёнка. Было чувство, что больше мы не увидимся. Действительно, в 1992-м году, уже в Израиле, мы оплакивали Фанечку и Яшу. А вот Алёнку, которая пережила в Чернигове несколько очень тяжёлых лет (поддержкой для неё, кстати, оказалась библиотека, собранная отцом, и мебель работы деда), в 1995-м году мы встречали в Иерусалиме.
Leave a Reply