Мая Виноградова второй раз выступает в альманахе “Время вспоминать”. На сей раз она рассказывает о Лилиане Сергеевне Розановой, своей близкой подруге, человеке, которого многие знали и любили в Москве 1950-х ‒ 1960-х годов. Этот напряжённо эмоциональный, неровный, живой очерк в значительной мере становится портретом времени, когда советское общество переживало величайший слом. Мая Виноградова, в прошлом московский врач-инфекционист, живёт в Израиле с 1995 года.
Я познакомилась с Лялей Розановой на слёте комсоргов школ Москвы. Я была поражена тем, как она внимательно слушала, её интересовало всё на свете. Она мне сказала: «Майка, а ты веришь в необходимость нашей работы как секретарей школьных комсомольских организаций?». Я сказала: «Хотела бы верить». Она засунула обе ручки в свои волосы и сказала: «Что-то маловероятно, что это так».
Она хотела быть врачом, хотела помогать людям, но поступила в МГУ, так как считала, что у неё не хватит характера и сил для работы врача. В это время она уже была больным человеком, с осложнённым заболеванием сердца после скарлатины. Мне хотелось участвовать во всём, в чём участвовала Лялька, поскольку она уже была мне очень близка. Этот человек оказывал на меня влияние такое, что мне хотелось всегда помогать людям. Когда меня спрашивают: «Мая, зачем ты живёшь? Почему ты думаешь только о других и не думаешь о себе?», ‒ мне хочется сказать о том, чего они не знают: это всё шло от Ляли Розановой. Всё, что она мне говорила (а умерла она в возрасте 37 лет), ‒ всё осталось во мне на всю жизнь. Например, Лялька хотела быть врачом и заниматься такими болезнями, как холера, чума, то есть страшными болезнями. И я занималась именно тем, чем хотела заниматься Лялька: я стала инфекционистом. Лялька занималась этими микробами на биофаке университета (там же она осталась в аспирантуре). Нам обеим это было интересно, только разными путями мы шли к этому. Она меня просила: «Майка, расскажи мне, пожалуйста, что такое холера, чума». И я терпеливо ей обо всём этом рассказывала.
Ляля была литературно очень талантлива. У неё есть масса стихов, которых она нигде не печатала, да и написала она их в последнее время, в больнице, где она лечилась у моих друзей ‒ у Льва Борисовича Шамелиовича и Бориса Львовича Элконина, с которым мы учились на одном курсе в 1-м медицинском институте. Он мне всегда говорил: «Если ты будешь такая, как Лялька, ты сможешь иметь тысячу профессий». Я смеялась, потому что очень любила свою работу.
Для Ляльки я была чуть-чуть больше, чем подругой. Помню, я работала тогда в 32-й больнице и брала, чтобы иметь чуть больше денег, дежурства. И главный врач мне разрешил взять её с собой на вызовы. Ей было всё интересно, она мне задавала тысячи вопросов по поводу заболеваний. Правда, это не были холера и чума. Я Ляльке рисовала и рассказывала, как развивается эта инфекционная болезнь.
Я познакомила её со своими друзьями, с которыми училась в институте. В это время я уже заведовала отделением, и она приходила ко мне утром на пятиминутки ‒ больная, чуть живая, с отёками ног и жидкостью в брюшной полости. Она приходила ко мне, чтобы познакомится с работой врача. В это время Ляля уже окончила аспирантуру. Ей было всё на свете интересно, и это знали все, кто был с ней близко связан, друзья с биофака. С ними она в студенческие годы ходила в дальние походы ‒ на Алтай, на Кольский полуостров. Она создавала вокруг себя такое поле, где всё было интересно. И в день, когда Ляльки не стало (24 января 1969 года), собралось столько людей, что уму непостижимо. Она была настоящей легендой, хотя всегда вела себя так, как будто противилась этому. Люди, с ней познакомившись, сами становились легендой. К ним в первую очередь относятся такие, как Митя Сухарев (Сахаров), замечательный поэт. И вообще она была легендой биофака, который в 2005 году издал книгу «Ты в сердце моём, биофак». Книга открывается Лялькой.
Очень хорошо помню, как мы готовили на работе вечер, посвящённый 20-летию Победы. За несколько дней до этого я приехала к ней домой, и она продиктовала, как надо провести вечер, какие стихи читать о Победе, какие песни петь. Потом она приехала на такси ко мне на работу и всё слушала, и все смотрели только на неё. Но затем поднялась и сказала: «Заведующая отделением у вас Мая Виноградова, а не я». Мне она говорила: «Майка, поёшь ты не очень хорошо, но слух у тебя хороший, поэтому я тебе разрешаю подпевать». Я, между прочим, до сих пор хожу на хор, ‒ потому что Лялька мне велела петь.
Помню её на моей свадьбе. Валька, мой муж, участвовал в том же театральном коллективе, которым руководила её мама, Александра Иосифовна Гросман.
Это был 1954 год. Пришла Лялька и громко заявила: «Майка ‒ настоящий врач. Ей и не надо было учиться на биофаке, ей очень повезло, что её туда не приняли, потому что у неё характер врача. И я тоже хотела быть врачом, но у меня чего-то для этого не хватило». А потом она сказала: «А вы знаете, Валька-то был у нас актёром. А то, что я его любила, это не имеет никакого значения. Майка у меня не отбивала Вальку. Просто так получилось, что в это время я уже полюбила другого человека. Майке очень повезло, что её муж Валька Виноградов, потому что добрее и жизнелюбивее человека я не встречала». Мы все стали очень веселиться, уверенные, что мне очень повезло. Что я могу сегодня подтвердить, хотя Вальки уже 16 лет нет на свете.
Она очень хотела иметь ребёнка, но при пороке сердца врачи ей не разрешали рожать. Когда она вышла замуж, врач-гинеколог ей заявила: «Вы не будете рожать. Потому что это может плохо кончиться». Она сказала: «Пусть плохо кончится, но у меня на свете останется сын или дочь». И она родила, родила неплохо. Около неё стоял врач-терапевт, который следил за её состоянием. Она родила Митьку 15 октября 1960 года. Мальчик родился очень маленький. Мы с Валей его купали первые. Ляли уже не было, когда он поступил в университет, на биофак. Он был такой талантливый человек! Писал стихи, рисовал. Но заболел гипопластической анемией ‒ это тяжёлое заболевание крови. А Лялина мама, Александра Иосифовна (она умерла последней в этой семье), обожала своего единственного внука, ухаживала за ним денно и нощно.
В это время уже открылся театр имени Гайдара на Октябрьской улице (при Лялькиной жизни его не было), и Александра Иосифовна ходила туда каждый день до своей смерти. Ставили они «Турандот», «Двадцать лет спустя», «А зори здесь тихие»… На этот спектакль пришёл автор, Борис Васильев. Он встал перед Александрой Иосифовной на колени и сказал, что нигде его произведение не было так поставлено.
Для Митьки мы доставали все лекарства, какие могли, и из-за границы нам присылали, но вылечить его не смогли. Он пришёл ко мне в больницу, чтобы сдать кровь на анализ (у нас хорошо делали эти анализы). У него уже отекли суставы, он хромал. Ко мне прибежал заведующий лабораторией и сказал: «Мая Семёновна, как можно с такой кровью жить?».
Митька умер девятнадцати лет, в 1979 году, а Александра Иосифовна позже.
Лялька была счастлива, когда родила ребёнка. Она за ним ухаживала, как могла при своей болезни. Тогда она ещё училась в аспирантуре в Институте кардиологии, оперировала животных. Её интересовала гипертоническая болезнь, отчего она развивается. И тема диссертации у неё была практически медицинская. Желание стать врачом осталось у неё на всю жизнь.
Это благодаря ей мы решились купить квартиру. Она явилась к нам и устроила почти скандал: «Как можно жить в коммуналке, где двенадцать семей живёт?! Вы же себе испортите жизнь». ‒ «Почему, Лялька?» ‒ «Неважно, что у тебя папа хороший (мы жили с папой ‒ мамы уже не было ‒ М. В.). Мы достанем деньги, ты потом их отдашь». Я, конечно, их отдала. Лялька первой приехала в квартиру, которую мы купили в 1964 году. Она села за пианино и пела, счастливая и любимая.
Я назову главных её друзей. Это Митька Сухарев (Сахаров тогда), Лика Фролова, Валя и Олег Гамазковы, Таня Тихомирова и её муж. В её доме мы встречались с ними со всеми. Не забыть её последний день рождения. Это было 29 декабря 1968 года. Александра Иосифовна накрыла огромный стол, народу была бездна. Пришли те, кто с ней учился в школе, кто был с ней в театральном коллективе, кто с ней учился в аспирантуре, на биофаке, сотрудники по журналу «Знание ‒ сила», в котором она работала редактором в последние годы. За длинным столом сидели её друзья, а Лялька, долго подбирая себе самую лучшую одежду, прилизав свои пышные волосы, чуть-чуть подкрасив губки, сидела между своими «телохранителями» (и моими однокурсниками) ‒ врачами Борей Элкониным и Валей Райским.
Она часто приезжала к нам на новую квартиру, садилась на диван, который назывался «Молодёжный» (мы приобрели его с Валькой с большой радостью). В первый раз он сложился пополам, и она оказалась внутри. Под жуткий хохот. «Чудовища вы! Не могли ничего подороже купить!». ‒ «Как же, Лялька, мы же специально купили, потому что он называется “Молодёжный”». Она тут же переключалась, начинала сочинять стихи и петь на неизвестно какой мотив, но чаще всего на мелодии известных композиторов. Она была очень музыкальна.
Существуют такие люди, которые оставляют в тебе отпечаток на всю жизнь. Мне осталось не так уж много, я старый человек. И могу сказать, что Лялька сыграла колоссальную роль в моей жизни. Когда-то, очень давно, я подарила своему среднему внуку книжку Ляли Розановой, которая называется «Три дня отпуска», и сказала: «Валечка, любую книгу можешь заложить куда угодно и больше не читать, а эту читай почаще. Она тебя научит жизни». Хороши её рассказы, хороши её стихи (они в большинстве посвящены Володе Леви[1], которого она любила). Они все учат жизни. Это была совершенно другая жизнь, но становление человека и его характера очень похоже.
Лялька очень любила всё вкусное, всегда просила меня что-нибудь испечь. Я с малолетства научилась печь у своей мамы, которая рано умерла, вот просто вошло в мою кровь выпечкой заниматься. Лялька училась у меня ставить тесто. Помню, как она свою ручку протягивала. «Тесто я никогда не сумею поставить дрожжевое: у тебя очень глубокая кастрюля, и у меня не хватит рук, чтоб дотянуться до дна». Она была очень маленькая, худенькая. У неё были большие серо-зелёные глаза. Весила она всего 48 килограммов. Сама она любила готовить салат «Нежность». Ничего там особенного не было (я уж не помню, как он делается), но он был невероятно вкусный. Она была очень чистоплотна, размывала каждую штучку овощей и фруктов, потому что боялась за Митьку. Она говорила: как же ты можешь, Майка, делать драники с мукой?» ‒ «Так я её добавляю, чтобы меньше яиц». ‒ «Нечего тебе экономить яйца. Мы же для себя это делаем и для наших детей». Однажды она к нам приехала из Дубны (там жил Володя). Мы справляли очередной день рождения детей. Она мне говорила: «Тесто ты поставишь сама, а всю начинку буду делать я. А начинку я буду делать с капустой». Очень любила пироги с капустой.
Я ещё много смеялась, вспоминая, как Лялька говорила: «Здравствуй, восьмидесятипятилетняя Лялька! Я хочу долго жить. Моя жизнь течёт очень быстро, ‒ а вдруг я не доживу? Или нет: здравствуй, семидесятилетняя Лялька! Я тебе хочу сказать, что я была весёлой девчонкой. Меня всё интересовало. Вот, например, почитай мои песни. Я их, правда, пишу в жуткой тоске, в больнице у Борьки Элконина, но в другом месте у меня бы на них не хватило времени. Мои стихи все связаны с Володей Леви. Вот влюбилась я сразу, и все мои необыкновенные влюблённости стали самыми сильными, когда я стала совсем взрослой, когда мне стало тридцать с лишним лет». Она ведь не знает, когда умрёт, правда? «Я это делала, я люблю влюблённость, я считаю это самым главным качеством человека. Если он не испытал в жизни любви, значит, он не человек». Или: «День, прошедший без моего Дома пионеров, где я у себя дома, это потерянный день». Она продолжала ходить туда, её даже возили туда все наши ребята, которые имели какой-нибудь транспорт.
Когда Ляльки не стало, о ней очень много писали. Она была известным человеком среди биофаковцев (и была комсоргом биофака, когда училась в аспирантуре). И больше и лучше всех о ней написал Митя Сухарев. Он на год старше её и меня. Митя приходил на все наши сборища, а собирались мы ежегодно. Наш Новый год всегда начинался 29 декабря, в день рождения Ляльки. И когда она была жива, и когда её не стало, и когда ей отмечали бы семидесятилетие. Все, кто в живых, все, кто был на месте, ‒ все собирались и приходили к нам. Читали её стихи, пели её песни.
Когда мы собрались 29 декабря 1968 года, то есть за очень короткое время до её смерти, Александра Иосифовна сделала огромный стол. И столько было там смеха, что стены дрожали. Лялька запрещала тосковать. Она сидела среди врачей, и мы все смотрели, как она и что, потому что её только что отпустили домой из больницы. Она пела, изумительно пела ‒ хотя у неё не было большого голоса. Она пела так проникновенно, что все заслушивались. С ней сидели мои друзья: Валя Райский и Боря Элконин. Я никогда не забуду этот день, закрываю глаза ‒ и вижу, как это всё было. И как она была весела, какую она себе сделала замечательную причёску. У неё были очень пушистые волосы, и она прикладывала к ним ладошки, подтягивала. Платье было красного цвета, необыкновенной красоты. «Майка, выбери мне лучшее платье. Я хочу быть самой красивой», ‒ говорила она за три недели до кончины. Вся компания, которая её окружала, была особенна тем, что они были все хорошие. Потому что люди вокруг неё становились способными ко всему самому лучшему в мире. Это было главное её достоинство. Хотя она сама никогда не говорила ничего такого.
Хочу сказать об Эрлене[2] и о Гале Шевелёвой, её подругах, с которыми она училась в школе и не разлучалась никогда. Они говорили о ней такие тёплые слова, которых даже о матери не часто говорят. Потому что она всегда, всю жизнь хотела только помогать людям.
В 1959 году в журнале «Юность» появился Лялькин рассказ, который назывался «Первые туфли». Этот рассказ был о ней и о ребятах, которые пришли к ней на день рождения 29 декабря. В рассказе Гена, её друг (прототип ‒ мой муж Валя), потерял одну её туфлю. Он нёс эти туфли после вечеринки и случайно выронил одну. Когда пришли к ней, он это увидел. Она сказала: «Как же я скажу дедушке? (Там был дедушка, который ей купил эти туфли). У меня никогда в жизни не было таких туфель и никогда уже не будет!». И Валя исчез (ибо это было в реальности), и появился, заснеженный, и держал в руках туфлю. И сказал: «Эх ты! Идёт война, а ты говоришь о каких-то туфлях». ‒ «И мне стало стыдно», ‒ писала Лялька.
Мы встречались с Лялькой, когда гуляли со своими детьми. Жили не так далеко друг от друга: она ‒ на Арбате, а я ‒ на Зубовской. Мы ходили по Арбатскому парку. Я была с дочкой, которая уже ходила, а она ещё с коляской, с Митькой. Это был 1960-й год. Она говорила, заглядывая в глаза Маринке: «Майка, это же у тебя вишенка! Я хочу, чтобы она была женой моего Митьки».
Она всегда повторяла: «Да, хорошо, что тебя не приняли в университет, потому что родилась ты врачом, а не биологом, и тебе в биологии делать нечего».
Она очень хорошо относилась к моему Вале, считала его очень талантливым человеком, и говорила: «И почему ты не женился на мне, когда мне было всего двенадцать лет?». Она очень смешила нас с Валькой, смешила так, что Валька просто стоять не мог от смеха.
О своих подругах она знала всё. Очень помогала Лике Фроловой, потому что у неё в один год умерли оба родителя и она осталась вдвоём с братом: и деньгами, и едой, и одеждой, и советами.
Когда Лялька пришла на короткое время из больницы, она понимала, что уходит из жизни. Она очень плохо себя чувствовала, очень плохо. Тогда только начинались операции на сердце, и она просила меня отыскать все газеты, в которых об этом писали. Операции были единичными, ведь это были ещё 60-е годы. Она мне сказала: «Майка, ты знаешь, я выживу. Я тебя прошу, ты напиши этому человеку (не могу сейчас вспомнить его фамилию ‒ это был английский хирург)». Я не успела этого сделать. То есть я написала по-русски, но мне должны были перевести. В письме я от её имени спрашивала, можно ли в России прооперироваться. А если нельзя, то мы сделаем всё, чтобы приехать в Англию. Но Лялька, будучи биологом, понимала, что её состояние необратимо. Были резко изменены органы: большая печень, асцит (накопление жидкости в брюшной полости) ‒ это говорит о тяжёлом поражении сердца. Мы все понимали, что операция невозможна.
Она мечтала, чтобы побыстрей вырос Митька, стал крупнее. Перед тем как купать её малыша, я долго отчищала от ржавчины ванночку. Купить такую, как сейчас, было негде. В этой ванночке я купала целый год свою Маринку, а теперь мы купали в ней Митьку. Ляльку это очень радовало. Она говорила: «Вот, он у меня будет тоже красавец».
Или она возмущалась: «Ну кто тебе сказал, что ты некрасивая? Тебе Валька это сказал?». ‒ «Нет, он мне этого не говорил, иначе бы он на мне не женился». ‒ «Но можно и на некрасивых жениться. Вот я совсем некрасивая, но на мне же женился Гришка Фельдман». Он был с ней в актёрской студии и был одним из ведущих артистов. Он был талантливый человек. «Но ты знаешь, Майка, я не могу с ним жить. (Она развелась с ним довольно скоро ‒ М. В.) Потому что этот человек хочет, чтобы я занималась исключительно домашним хозяйством, а меня не только это интересует». Он всё понимал, он был умный человек, но его это не устраивало. После того как они расстались, с Митькой он всё время виделся, доставал медикаменты, очень любил сына и много участия принял в его лечении. Но мы все его недолюбливали, мы не могли понять, как можно было оставить такого больного человека. И на наших сборищах его не было никогда. После смерти Митеньки он уже не показывался в их доме. У них была прелестная квартира. В ней было много картин, она была очень весёлая. Уже вовсю работал лифт, подниматься было нетрудно, и народу на дни Лялькиного рождения было всегда полно, хотя там жила одна мама. Александра Иосифовна всё время обращалась ко мне с одним и тем же вопросом: «Зачем я живу, Майка? У меня умерли самые любимые люди, а я всё живу. И всё ставлю что-то. И новый театр открылся. И люди ко мне ходят, и ты всегда ко мне приходишь. Но как же можно жить после такого горя?».
Лялька любила играть в волейбол ‒ лет до тридцати. Она при этом сильно уставала, задыхалась, и говорила мне: «Как же ты, врач, никак не можешь мне сказать, почему я задыхаюсь?». Я начинала объяснять, рисовала, как устроен человек, хотя в то время я почти не рисовала. Это я теперь стала рисовать, потому что Лялька меня заставила. Тогда я рисовала только медицину. А сейчас я стала рисовать и, когда рисую, то думаю о Ляльке. Рисую только цветы. Она безумно любила цветы, и, когда бы она к нам ни приезжала в гости, всегда приезжала с цветами.
Очень были милые люди, те, с кем она дружила, биофаковцы. Теперь, когда бы мы ни пришли на кладбище, где она похоронена, на могиле всегда лежат свежие цветы. За те годы, что я живу в Израиле, я шесть раз приезжала в Москву. Скоро поеду опять. И первое, что сделаю, пойду на Новодевичье кладбище, где похоронена наша Лялька.
Её дом притягивал, как магнит. И с Владимиром Познером я познакомилась у Ляли: 29 декабря 1968 года, в последний её день рождения. Он пришёл и сел вместе со всеми за стол. Все стали смотреть на него: он был очень красив. Познер сказал: «Лялечка, у вас такой замечательный день рождения! Сидят такие известные люди. Откуда вы их взяли?». Она ему ответила на это: «Вы же тоже известный». А он только начинал карьеру.
Лялька подолгу отсутствовала дома. Была то в редакции «Комсомольской правды», то в «Молодой гвардии», где напечатали немного её стихов, то в Доме пионеров, где играла на сцене. Митьку своего она любила так нежно, ‒ понимая, что она скоро уйдёт из жизни.
У Митьки была игрушка: плоская кошка с глазом с одной стороны. И Лялька, когда в последний раз лежала в больнице, написала такое стихотворение:
«Мама, ну опять ты, честное слово,
Каждую ночь, каждую ночь
Вынимаешь кошку из-под подушки
И зачем-то уносишь прочь.
Она мягкая, а у неё ушки,
Мне с ней не тесно,
Мне с ней интересно.
А одному же скучно целую ночь».
«Да что ты, господи, какая там кошка?
Мне ‒ картошка, у меня ‒ бульон.
И всё время звонит телефон.
А ещё машинка, а ещё вёрстка,
А времени-то горстка.
Подумай сам: зачем мне ещё твоя кошка?»
«Знаешь, она сама понемногу втягивает когти,
Подтягивает лапки
И легко в тишине сползает на простыне.
И пройдётся вдоль стенки по пятнам луны,
Чтоб тебя не царапнуть во сне».
«Мама, ты прямо как маленькая,
А я прямо как маленький.
Я серьёзно ‒ я не про сказки.
Я буду всю ночь не спать
И над тобой хохотать: ха-ха-ха».
Лялька была очень совестливой, она не разрешала себе по-другому жить. Она ещё школьницей, когда мы с ней познакомились, говорила: «Через год или два я должна научиться хорошо играть на рояле (у них был дома рояль), хотя меня никто этому не учил. Дома приносить радость близким людям, радость и помощь. Никогда не успокаиваться на том, что сделано, и всегда стараться сделать больше».
Она очень уважала Аркадия Гайдара, он бывал у них дома. У Гайдара были такие слова: «Всё делать только в пользу другим». Незадолго до смерти она говорила: «Кончился маленький кусочек моей жизни».
«В моих мечтах самое главное: всё, что мечтается, то всегда сбывается. Как бы тяжело мне это ни доставалось». Находясь в 50-й больнице, Лялька пишет: «У меня всё хорошо, очень хорошо ‒ в отношении темы диссертации. Я знаю, что её напишу, я в этом не сомневаюсь нисколько. Но самое главное: мне бы пойти сейчас в Братск». То есть пойти с друзьями в сибирский поход.
Она пишет: «Кому же, друзья, не дорог он, наш биофак дорогой, мой золотой биофак?». Люди ей писали беспрерывно.
Она просит моего мужа научить её пользоваться магнитофоном. Когда ей купили его, она сказала: «Можете ко мне не ходить (была эпидемия гриппа, карантин), я буду целый день говорить в микрофон. Мне есть что сказать свету».
«Люди вы необыкновенные», ‒ говорила она всем, кто к ней приходил. Она очень любила людей, это была одна из главных черт её характера. Вот она пишет своим ребятам на Сахалин: «Ребята, привет вам! Дайте мне побольше материалов, и я напишу вам статью такую, чтобы вам понравилась».
Зная, что погибает, она писала: «Живу со скоростью час в минуту». И писала не отрываясь. «Сейчас праздники, пользуюсь свободным днём, чтобы чуть отдышаться. Два прошедших вечера провела среди очень хороших людей. Я их слушала, а себе делала заметки в голове. Когда уходили, я присаживалась на кровати и начинала писать».
Она придавала огромное значение любви. Она умела любить жертвенно, как мало кто умеет на свете.
Тома реферативные,
Статьи оперативные,
А не улыбки звёздные
И запахи мимозные.
Из дел недели сотканы,
В кипенье мылом вспенишься,
Но всё-таки, но всё-таки
Без звёзд ‒ куда же денешься!
В связи с эпидемией гриппа никого не пускали в больницу, даже меня (я не была ещё врачом «скорой помощи»). Я приехала к ней в халате: пролезть мне надо было к ней обязательно. Подходит ко мне дежурный врач и говорит: «Доктор Виноградова, что вы тут делаете?» ‒ «Мне нужно к Розановой». ‒ «Ну ладно, пущу. Ей это нужно для того, чтоб писать. Потому что это такая больная: если она не будет писать день, она погибнет сейчас же». У неё побывали Лев Ошанин, Елена Успенская, Назым Хикмет. Он был потрясён, когда увидел в их театре пьесу «Ау». В театре все пьесы были написаны Лялькой, Берковским и Митькой Сухаревым. Сидя на краю Лялькиной постели, Хикмет ей сказал: «Ты гений, ты настоящий гений!».
Она была на целине, такая маленькая, такая больная. На обратном пути из Барнаула к ней приставили сопровождающего.
Она участвовала в поэтическом вечере в университете. Я там была. Не расходились до половины первого ночи. Исполняли песню на мелодию Дунаевского из кинофильма «Цирк» и с Лялькиными стихами:
Ночь спустилась над Москвой,
И синеет воздух.
Ночь идёт по Моховой,
Зажигает звёзды.
Спит биолог, спит поэт,
Спят студент и лектор.
Спать ложится факультет,
Отложив конспекты.
Мой товарищ так влюблён,
Что заснуть не может.
Но проходит час, и он
Засыпает тоже.
Ночь спустилась над Москвой,
Тишиной объята.
Засыпает курс второй,
Первый курс и пятый.
Спит, заботами сражён,
Даже замдекана, ‒
И к нему приходит сон
Поздно или рано.
Только месяц в облаках
Светит что есть мочи.
До свиданья, биофак,
Спи. Спокойной ночи.
Когда Лялька умерла, в больничной тумбочке нашли завещание. Его все боялись взять в руки. Как-то не клеилось с ней это понятие ‒ завещание. Там было всё о Митьке. «Я вам не завещаю ничего из того, что есть дома», ‒ говорилось там. Она завещала Митьке быть таким, как её друзья. Чтобы был совестливым и никогда не забывал того, что сделала для него бабушка, которая его вынянчила и вырастила. Она завещала сыну написать такую научную работу, которая бы вошла в анналы биологии. Этого не успела сделать она сама. Но главное, повторяла она, чтобы совесть у него была на первом месте. Я не смогла найти этой ценнейшей бумаги, где, кстати, упоминались три фамилии её друзей, которым она завещала главную свою ценность – сына: Лия Фролова, Таня Лягина (Тихомирова) и я, Майка.
Какая бы была Лялька и как она бы отнеслась к Израилю и к тем, кто приехал сюда жить в те годы, когда стало невозможно жить в России?
У меня было мало Лялькиных писем, потому что я старалась к ней ездить в больницу при всяком возможном случае. Но осталось одно, которое берегу как зеницу ока.
«Милая Майка! Наши отношения с Борисом Львовичем (её врач, а мой однокурсник Борис Элконин ‒ М. В.) до последней степени унижены. Он позволяет себе на моих глазах исследовать содержимое моего судна. Разговаривать со мной на всякие светские темы перестал. Только пульс считает. Так что с завтрашнего дня я его буду звать по имени-отчеству. Я сейчас в палате одна, мог бы и сказать мне хоть одно нежное слово, вместо того, чтобы приносить мне всякие свечи и так далее. Вчера меня прошиб понос. Я ему говорю: “У меня блат на «Соколиной горе» (инфекционная больница, в которой я работала ‒ М. В.). Давайте вызовем на консультацию инфекциониста”. А он, гадюка, и ухом не повёл. Повернулся и пошёл (а ведь с тобой учился). Наверное, я стала очень капризная. И он с тобой и с Райским (тоже мой соученик ‒ М. В.) поссорится, чтобы таких больных больше не подсовывали ему. Такая моя грустная жизнь. Ты ему при случае не говори этого. Письмо моё имеет сугубо женский характер, а не клинический интерес. Бедная его жена Тамара, представляю. (Тамара сейчас живёт в Нетании ‒ М. В.) А ты меня лучше к себе возьми, Майка, раз я для него не женщина, а горшок номер сорок шесть. Сердце он мне вылечил, а также органы дыхания и мочеиспускания. Целую тебя, моя радость, крепко. Твоя Лялька.
Ради бога, не говори Борису и не звони. Я ему ужасно надоела. Ты, пожалуйста, Вале Райскому позвони и скажи, что Борька Элконин хороший врач, но шутки мои он не понимает. Впрочем, всё это будет дальше. А пока что я вас очень люблю, и чёрт с этими поносами».
Из письма Лялькиной школьной подруги Эрлены, которая живёт в Атланте (США).
«Дорогая Майка! Пользуюсь случаем, чтобы послать тебе привет. Мы можем не встречаться десятилетиями, но ты, твоё имя ‒ это как пароль в мир добра и мир Ляльки. Про добро ‒ тебе, я уверена, все говорят. Этим летом я была в Москве и была в твоём доме на Смоленской: мы встречались с классом у Маши Монизон. Проходя мимо твоих окон, я не могла удержаться, чтобы не рассказать о тебе тем, кто тебя не знал. Я тебя очень люблю. Будь здорова и благополучна! И продолжай быть самой собой!
Мне очень хочется поговорить о Ляльке. Мы с тобой редко встречались в её доме: я, по застенчивости, не любила больших сборищ в юности, а потом не любила бывать на таких же сборищах у Александры Иосифовны, так как мне казалось, что там нет духа Ляльки, а есть только повод. Может быть, я ошибалась. Но дело в том, что для меня Лялька ‒ это не только талант, блеск, мужество. Лялька, которую я знала, была страдающим и сомневающимся человеком. Мы были душевно очень близки, и я проживала с ней её несчастливые влюблённости, горечь от несправедливости. Я знала, как сознательно она относилась к своим отношениям с Леви, всё понимая, но за всё ему будучи благодарна. Мне она не разрешала о нём ничего плохого говорить, считая, что он продлил её жизнь (и я так считаю). Она страдала и чувствовала так сильно, как могут только поэты, у которых чувство питается ещё и воображением. Я тяжело пережила свой развод, а она, пройдя это через год после меня, всё спрашивала: “Как тебе удаётся жить?”. Трудно передать, какое ужасное лето мы прожили с ней в Паланге, после XX съезда и её снятия с секретарства (по болезни). Для неё это была катастрофа. Так много лет семейный дух революционной романтики, который питал её и противостоял, побеждал во всех её сомнениях, тут был беспощадно развенчан. И это было для неё катастрофой. Я даже уверена, что это было причиной её смерти, тут она надорвалась. Ведь все вокруг нас (а как много ‒ ты знаешь) рано или поздно начинали сомневаться, прозревать, понимать, что мы живём ложными ценностями. Глава моей семьи, дедушка мой, сидел 14 лет в лагере и оттуда присылал мне списки книг для чтения и слабые подцензурные намёки на реальные ценности жизни. Но я всегда отметала свои сомнения относительно советской власти, потому что этот дух революционной романтики через Ляльку владел всеми нами. И сомнениям всех она силой своего таланта противостояла. Все Гайдары, Маяковские, Светловы, футуристы, Олеши, Эйзенштейны, Мейерхольды ‒ стояли за её спиной. Согласись, это немало! Мы росли, выросли, научились оценивать факты, происходящее вокруг, но Ляльке удавалось находить аспект, высвечивающий светлые, оптимистические стороны, ‒ и всё начинало казаться не таким негативным. От неё это требовало усилий, она сама, может, не всегда сознавала, что она делает, но этот импульс всегда был, и она делала это. Всё её воспитание, Александра Иосифовна плюс талант ‒ боролись со здравым смыслом. Это было тяжело… Теперь я понимаю, что это делало наше детство ярким и наполненным, но и глубоко неадекватным.
Ей я благодарна за всё. Даже за использование в рассказе моей послеинститутской ситуации, где героиня отрицательна, так как аполитична. Лялька часто мне снится, маленькая, с косичками, как она была в последней больнице».
[1] В. Л. Леви, советский и российский писатель, врач-психотерапевт и психолог, автор популярных книг по различным аспектам психологии. В настоящее время живёт в Израиле.
[2] Эрлена ‒ эра Ленина, одно из «революционных» имён в первые десятилетия советской власти.
Leave a Reply