Последний раз я навестила Аллу во Французском госпитале, что у Старого города Иерусалима, за день до её ухода. Восьмидесятивосьмилетняя Алла была переведена туда из больницы, где ей уже ничем помочь не могли. В больнице ей было очень тяжело, порой невыносимо: кругом суетились люди, язык которых она не понимала и которые – и санитары и медсёстры – проявляли к ней полное равнодушие. Да, они делали своё дело: приносили лекарство и еду. Но всё это по большей части оставалось нетронутым. По утрам приходили врачи, но она их тоже не понимала, и контакта не получалось. Память давно и упорно слабела, и Алла не помнила, где она находится. Да несколько раз в неделю приходили знакомые и родные люди: невестка, внучка, работники из социального жилья для одиноких пожилых людей. Они всё объясняли, успокаивали. Но через несколько часов после их ухода всё забывалось и возвращалась тревога, непонимание и ощущение, что её бросили.
Но Алла привыкла сама за себя отвечать. Когда ей было девять лет, репрессировали и расстреляли её отца, а мать провела десять лет в сталинских лагерях и семь лет в ссылке. Да и сама Алла хлебнула немало горя. Детский дом, скитания по стране, тяжёлый труд. Не избежала она и лагеря ‒ за письмо к матери, в заключение. Так что Алла, несомненно, из той больницы ушла бы домой, если б не нога, на которую ступить невозможно, ведь над ней просто издевались, и никому нельзя было доверять. И она сразу согласилась перейти в другую больницу, в глубине души понимая, что одной дома ей не продержаться.
Когда я пришла в хоспис в первый раз, Алла лежала какая-то тихая, расслабленная. Увидев меня, заулыбалась. Пока я была около неё, каждые 5-10 минут заходил кто-то из персонала. С улыбкой её брали за руку, спрашивали, что она любит из еды. Узнав, что чай с молоком и без сахара, ‒ записывали. И чай ей приносили несколько раз в день (а в больнице его вообще не давали). Подходили диетолог, медсёстры, санитарки, молодые девушки – волонтёрки из Европы. Все с улыбкой и ласковым словом. Звучали разные языки – иврит, английский, русский. Как-то подошёл санитар, взял её за руки и произнёс по-русски, с сильным акцентом: «Как дела?» ‒ и, обращаясь ко мне: «Я не говорю по-русски. Иврит». Выйдя из хосписа после первого посещения, я с удивлением поймала себя на чувстве умиротворения: «Ангелы, здесь работают ангелы!».
Зайдя к Алле в очередной раз, увидела около неё русскоязычную девушку – психолога. Она предлагала Алле поехать в конце недели на выставку кукол. И тут Алла, чисто по-женски поведя плечами, воскликнула: «Что же я надену?!». Психолог объяснила, что её повезут в кресле, наденут на неё куртку и укроют ноги одеялом. «Что же я поеду как чумичка?» ‒ последовал ответ. Воистину, женщина, если она настоящая женщина, остаётся таковой до конца! К сожалению, на выставку поехать не удалось: начались сильные дожди с ураганным ветром, а потом в состоянии Аллы произошло ухудшение…
При каждом посещении этого «последнего причала» я наблюдала вокруг жизнь в её разнообразных проявлениях. Вот две женщины с интересом смотрят телевизор в холле. А вот старичок в инвалидной коляске что-то рассказывает на камеру, ‒ видно, даёт интервью. Рядом с Аллой лежит монахиня. Она ещё ходит, опираясь на ходунки. Вокруг неё её маленький мир: на стене распятие и иконы, у кровати тумбочка и маленький холодильник. Она читает электронную книгу. От неё веет добротой и жизнелюбием. Долго отказывается от предложенной ей клубники и наконец берёт одну ягоду. Предлагает воспользоваться её холодильником. Её часто посещают. И никаких жалоб: доброта и улыбка. Глядя на эту маленькую женщину, уютно расположившуюся на кровати с книжкой, не верится, что её земной путь завершается. Да, это про них всех тут известно, но что мы знаем о своём пути? Воистину, правы мудрецы, призывающие проживать каждый день, как последний.
Кстати, я знала женщину, необыкновенно добрую и любящую, которая, попав в хоспис, где нет лекарств, но есть диетическая еда, пошла на поправку и вышла из его стен бодрой и пополневшей. Но это случай один на миллион!
Разумеется, видишь не только жизнеутверждающие картины. Проходя мимо палат, замечаешь людей без сознания, с кислородными масками и капельницами. Но кричат от боли крайне редко: здесь умеют облегчать страдания. Пролежней, по словам русскоязычной медсестры, также практически не бывает.
Но вот пришел черёд Аллы уходить из этого мира. Я застала её уже без сознания. Рядом с ней стояла молоденькая девушка, наверное, волонтёрка. Она гладила Аллу по руке и что-то тихо говорила по-английски. Памятуя, что люди, вышедшие из комы, утверждают, что слышали говорящих с ними близких, и я стала говорить ей все те добрые слова, которые нашла для неё в сердце.
Сейчас всё чаще пишут о том, насколько важно, чтобы приходящего в эту жизнь ребёнка встретили любящие руки, чтобы мать сразу после родов приласкала его. И это верно. Вновь прибывшая душа должна почувствовать, что её ждали, её любят и мир вокруг неё не враждебен к ней. То же и с уходящей душой. Насколько важен спокойный, лишённый страха переход в мир иной, ‒ современный, воспитанный в атеистическом обществе человек только начинает понимать…
Прошло два года, и мне снова пришлось побывать во Французском госпитале. Белла болела давно и в полной мере осознавала развязку своего заболевания. Делая всё для лечения, она спокойно и трезво говорила о неизбежном, не тешилась иллюзиями, чем вызывала уважение и даже восхищение. И тем более неожиданным оказалось её поведение в хосписе. Передо мной лежала озлобленная женщина, обвиняющая окружающих в недостаточном уходе и требующая всё новых обследований и лечения. И уже никто не осмеливался гладить её по руке и говорить слова утешения.
Ушла я в подавленном состоянии. И вот теперь не даёт покоя мысль: хватит ли мне самой душевных сил и понимания принять конечность земного пути и уйти с миром и любовью к остающимся?
Leave a Reply