Естественные человеческие языки

            1. Что такое естественный человеческий язык?

Ведущий темы Абрам Соломоник (Иерусалим)[1]

А. Соломоник

Ответить на этот вопрос не так-то легко. На ум приходят обтекаемые формулировки, скажем, «Человеческий язык – одно из самых важных, если не самое важное, изобретение людей, сделавшее нас тем, что мы собой представляем». Это правильное определение, но оно не оперативно и не дает, если на нем остановиться, никаких практических зацепок для дальнейшего языкового анализа. Поэтому я предлагаю иное определение естественного языка, созданного людьми и для людей: «Язык – это знаковая система, в которой базисным знаком выступает слово». Любая знаковая система, где слово играет ведущую роль, является для меня языком: жестовый язык немых, барабанные языки некоторых африканских племен, флажковая сигнализация на флоте, где каждый знак представляет то или иное понятие. Все это языки, созданные для коммуникации между людьми и практически применяющиеся для этой цели. С другой стороны, часто используемые словосочетания «язык тела», «язык музыки», «язык танца» выступают лишь фигуральными обозначениями соответствующих явлений, поскольку во всех упомянутых случаях используются не слова, а иные знаки – телодвижения, звуки или танцевальные па.

Слово как знак выражает значение, приданное ему в соответствующем языке и известное общающимся на нем людям. Ни телодвижение, ни звук, ни танцевальное па обычно не выражают жестко связанные с ними значения так, как это делает слово, и поэтому не могут составить связную речь. Слова же в языке по принятым грамматическим правилам создают отдельные предложения, отрывки и цельные тексты, что отражается в мозгу мыслями, логически осмысленными рассуждениями и теориями.

Кроме того, слова как знаки могут выступать в различных языковых ситуациях с разным зарядом абстракции. По заряду абстракции я подразделяю слова на имена собственные, которые имеют только одного референта (река Сена, улица Сахарова и пр.); на понятия, в которых собираются множество референтов (стулья, люди и пр.), и на концепты, которые как магниты собирают соответствующие языковые поля, отражающие поля из реальной действительности (так концепт «магнитный резонанс» собирает вокруг себя все слова в особом иерархически построенном порядке из обозначений соответствующего феномена реальности). Я считаю, что именно в таком порядке слова входили в создаваемые заново языки: сначала как имена собственные, затем в виде обобщающих понятий, а с возникновением наук еще и как концепты, регулирующие привлечение и использование остальных языковых единиц.

Вышеприведенное определение языка позволяет нам по–разному подходить к изучению его составных частей и представлять их в учебниках и иных учебных пособиях. Скажем, я не буду давать школьникам в младших классах тексты для чтения, изобилующие концептами, а сосредоточу их внимание на близких для них предметах и явлениях. Лишь постепенно я буду включать в тексты абстрактные понятия и концепты. Мое определение по необходимости является очень кратким и нуждающимся в многочисленных дополнениях и разъяснениях, что, как я полагаю, отразится в откликах двух соучредителей форума, его читателей и потенциальных продолжателей затеянной нами дискуссии.

В. Дементьев[2]

Не могу полностью согласиться с А. Соломоником: слово (а еще – текст) – главная реальность языка, с которой сталкиваются люди в своей жизни (причем не лингвисты, а все), но вряд ли язык, даже главное в нем, исчерпывается словом. Тогда, например, словарь – самый настоящий естественный человеческий язык, и ассоциативный эксперимент, и даже буриме. И дело не в том, что при таком подходе никуда не деваются сложности (сложности и для лингвистов, и для всех людей) типа: «на столе» – два слова или одно? Или: как быть со сверхдлинными словами, которые, как известно, есть во всех языках: не только чукотском, эскимосском, но и русском, и английском (hippopotomonstrosesquippedaliophobia).

В чем полностью согласен с Абрамом Бенциановичем, – что ответить на вопрос, что такое естественный человеческий язык, не так-то легко. Добавлю: язык предельно (и запредельно!) загадочен. Это великий гений, сложность, тонкость и глубина которого далеко выходят за пределы отдельного человеческого интеллекта. Но при этом совершенно «простой» человек. Величайшее, дышащее бережностью Творца и «самой живой жизнью» произведение искусства. Гармония и отдохновение для измученной души. И одновременно – яростное поле битвы. Праздник – но и похмелье. Торжество победы (которая, разумеется, всегда справедлива), но и помойка с оставшимися на поле боя гниющими останками проигравших.

Для меня (конечно, далеко не только для меня) язык неотделим от человека, но и этого мало, чтобы определить «главное»: еще язык неотделим от культуры, общества, общения. Говоря очень коротко: в языке вообще есть очень много всего разного. Поэтому очень многое может быть из него извлечено. Собственно, мы, лингвисты, это постоянно делаем. И нелингвисты, кстати, тоже: можно, например, извлечь из какого-то языка (английского, иврита и т.д.) структуру (вернее, скелет ее), базовый вокабуляр – и выучить. Но каждый практик знает (и А. Соломоник об этом писал в своей недавней статье): это не есть овладение языком, а именно этим самым скелетом его. Чтобы было овладение языком, надо… что? Абрам Бенцианович справедливо пишет: десять-двадцать лет, но ведь не десять-двадцать лет бездействия же. Все это время необходимо для того, чтобы присовокупить те необходимые вещи, о которых я уже сказал (и, конечно, это далеко не полный список): общение в его разнообразнейших вариантах, культуру – хотя бы в минимальном приближении к набору необходимых высоких образцов…

Традиционная системоцентричная лингвистика «от Соссюра» именно что извлекала из языка часть – четкую, полностью упорядоченную, поддающуюся исчислению и формализации. Но так очень много важного оставалось неохваченным. В своей докторской диссертации «Основы теории непрямой коммуникации» (2001) я пытался показать, чтó собой представляет вторая, неохваченная традиционной лингвистикой часть, которую я назвал непрямой коммуникацией – это приблизительное начало в языке (для которого впоследствии появился термин «лингвоаппроксиматология»), и я пытался выявить разную степень этой приблизительности.

Сегодня я считаю, повторяю, что в языке есть очень много всего разного, причем различия между частями не количественные, а качественные: это и четкая, систематизированная часть, описываемая традиционной лингвистикой, и много других частей, не описываемых ею, которые еще только предстоит и осмыслить, и назвать по имени. Которым я поэтому не могу дать более точных названий, чем те, которые уже назвал: гармония, отдохновение, поле битвы, помойка… и т.п.

В. Карасик[3]

Моя позиция в значительной мере совпадает с позицией А. Соломоника.

Язык – это сложная семиотическая система кодирования фактов сознания для коллективного и индивидуального переживания и осмысления.

Такая формулировка требует уточнения ключевых терминов – факт сознания, кодирование, семиотическая система, переживание и осмысление. С позиций семиотики, психологии, философии и лингвистики эти термины допускают различное толкование.

В лингвистическом плане факт сознания это содержание активного отражения фрагмента реальности, соотносимое с той или иной формой коллективного закрепления этого отражения в языковых знаках. Языковое кодирование – это процесс и результат соотнесения переживаемого смысла с вербальным способом его фиксации.

Семиотическая система – это многомерное и многоуровневое множество знаков различной природы, созданных и используемых для построения вторичной реальности, имеющей виртуальный характер, по А. Соломонику.

Переживание – человеческая эмоциональная и интеллектуальная реакция на взаимодействие субъекта с мирами природы и культуры. Осмысление – человеческая эмоциональная и интеллектуальная адаптация к мирам природы и культуры.

Разумеется, это первое приближение. Определения могут и должны быть уточнены.

А. Соломоник (В. Дементьеву)

Ваши возражения вызвали у меня желание ответить достаточно подробно, потому что ваши доводы повторяются многими людьми снова и снова. Посему я отвечаю коротким эссе под названием «О пользе определений».

Определения вещей, событий и обозначений необходимы по двум причинам: а/ они выделяют определяемое и отличают его от всех прочих явлений или событий, так что люди стараются говорить о чем-то в свете того определения, которое принимается как исходное; б/ такое определение является азимутом для всех последующих рассуждений и отклонение от него вызывает справедливые нарекания. Эти два обстоятельства позволяют нам совершать последовательные практические шаги в направлении того определения, которое дано предмету наших рассуждений.

Определения отличаются своей ясностью и законченностью по двум параметрам: а/ сложностью определяемого объекта и б/ открываемым после утверждения определения простором для получения и обоснования дальнейшей информации.

Простое определяемое может быть обозначено предельно кратко и точно. Таково например, определение: «Разыскиваемый вами дом – это третье строение на улице Карла Маркса по правую руку, если идти от площади Ильича». В данном случае имена классиков коммунизма получают отчетливое практическое наполнение, что позволяет легко найти разыскиваемое строение. На противоположном конце диапазона сложности лежат такие вещи как естественный язык и подобные ему вещи. Их можно определять по многочисленным и трудно улавливаемым характеристикам, причем каждое определение окажется справедливым для своего ракурса. В книге В.В. Налимова «Вероятностная модель языка» (ее легко найти в Сети) имеется выборка, состоящая из 51 определений того, что такое естественный человеческий язык. Их авторы – глубоко почитаемые ученые, философы и литераторы, начиная с Платона и кончая Г. Гессе; к тому же все приведенные определения в какой-то мере правы, отмечая по-своему различные стороны и характеристики языка.

Если бы у меня было время, я бы через насколько недель беспрерывной работы нашел еще 50 определений языка, не менее убедительных, чем те, что упомянуты у Налимова. Но я пошел иным путем и ввел лишь свое определение семиотического характера: «Язык – любая знаковая система, где базисным знаком является слово». Что это мне дало? Такого определения ранее не было, а, кроме того, оно открывает простор для различных практических выводов. Одно из них я привел в своем объяснении: если рассматривать язык как систему знаков, в которой слова выступают как базисные знаки, то можно проследить взросление конкретного языка по продвинутым ступеням в троице: имена собственные → понятия → концепты для показа изменений значения в одном и том же слове и в языке в целом. Во-вторых, языковые системы находятся по моим выкладкам в центре диапазона всех существующих систем знаков. Это позволяет им стать интерпретаторами любых знаковых систем. Тех, что лежат ниже его по заряду абстракции, он поднимает до своего уровня. А тех, что находятся выше его по степени абстракции, опускает и объясняет, пользуясь чисто языковыми ресурсами. Так он интерпретирует все существующие знаковые выкладки в любой области знания. Есть и иные преимущества моего подхода, но я не буду на них сейчас останавливаться.

Я вовсе не свожу все знаковые системы к одному уровню, как это делают многие семиотики и лингвисты. Наоборот, я подчеркиваю своеобразие каждой из них, выделяя языки как специфические системы, создающие мир языкового обрамления в нашем сознании всего, с чем мы сталкиваемся в реальной действительности. Этот мир И.П. Павлов называл второй сигнальной системой, характерной именно для человека. В языке имеются различные знаки, а не только слова: это знаки синтаксиса, фонетики, логические направляющие для текстового оформления набора слов и пр. Но слова, имеющие определенный смысл за пределами языковой системы, составляют костяк любого языка, и это отмечают большинство его исследователей. Словари же относятся к метаязыку языковых систем и не могут служить примером их текстовых образований. Поэтому в словаре нет продолженного текста, а есть только слова, выстроенные в алфавитном порядке; так же как в телефонной книге есть только номера телефонов и имена их владельцев, выстроенные в алфавитном порядке для определенной местности.

Поскольку язык является чрезвычайно сложным и многослойным явлением, возможны, конечно, иные его определения, нежели то, что представлено в моем ответе. Они не только возможны, но и необходимы. Наиболее часто язык определяют по выполняемым им функциям. Примером этому служит определение языка, данное в письме В.И. Карасика: «Язык – это сложная семиотическая система кодирования фактов сознания для коллективного и индивидуального переживания и осмысления». Могут быть и другие более просто изложенные формулировки. Все приемлемые формулировки складываются в нашем мозгу; и мы начинаем понимать, что такое естественный человеческий язык. Неприемлемы, с моей точки зрения, только бездоказательные определения, одним из которых вы, к сожалению, воспользовались.

Честно скажу, мне не нравится ваша добавка:    

«Добавлю: язык предельно (и запредельно!) загадочен. Это великий гений, сложность, тонкость и глубина которого далеко выходят за пределы отдельного человеческого интеллекта. Но при этом совершенно «простой» человек. Величайшее, дышащее бережностью Творца и «самой живой жизнью» произведение искусства. Гармония и отдохновение для измученной души. И одновременно – яростное поле битвы. Праздник – но и похмелье. Торжество победы (которая, разумеется, всегда справедлива), но и помойка с оставшимися на поле боя гниющими останками проигравших». Добавка эта очень пафосно и красиво звучит, но она бессмысленна, так как может толковаться в каком угодно плане. Вы же в своем личном лингвистическом наследии отличаетесь как раз тем, что весь этот пафос стараетесь рационально объяснить и ввести в отчетливые рамки; и вам это в большинстве случаев удается.

[1] Абрам Соломоник родился в 1927 году, юрист и лингвист. В СССР закончил два вуза и защитил кандидатскую диссертацию по применению кино при обучении иностранным языкам в школе. В Израиле преподавал иврит, автор ряда книг и статей по педагогике, лингвистике, семиотике и философии.

[2] Вадим Дементьев (Саратов). Родился в 1966 г. окончил филфак Саратовского университета, там же защитил докторскую диссертацию по теме: «Основы теории непрямой коммуникации» (2001). Научные интересы: коммуникативная аксиология, теория дискурса, теория речевых жанров. Автор ряда книг по этим и другим проблемам. Главный редактор журнала «Жанры речи» (http://zhanry–rechi.sgu.ru). Более подробную информацию можно найти на сайте: https://www.sgu.ru/person/dementev–vadim–viktorovich

[3] Владимир Карасик (Москва) родился в Волгограде в 1953 году, окончил факультет иностранных языков Волгоградского государственного педагогического института, в течение многих лет работал там же заведующим кафедрой английской филологии, доктор филологических наук, профессор. С 2018 года работает в Государственном институте русского языка имени А.С. Пушкина в Москве. Основные исследовательские интересы: социолингвистика, прагмалингвистика, лингвокультурология, теория дискурса, теория языковой личности, лингвосемиотика.